— Все знают, что на прошлой неделе сюда явились два длиннобородых капуцина, у которых был очень подозрительный вид, и всюду шлялись за милостыней?.. Уж не они ли это?..
Публика возмущена:
— Честные, набожные монахи! Священнослужители Господни! Какая гнусность!..
И уже когда мы собираемся уходить то, заподозрив решительно всех на свете, Роза, в остервенении, повторяет:
— Уж если я это говорю, я… Значит это он.
На обратном пути, я на минутку останавливаюсь у седельной, где Жозеф чистит сбрую… Над полкой, где симметрически расставлены бутылочки с лаком и коробки ваксы, выглядывает из сосновой рамки портрет Дрюмона. Без сомнения, чтобы придать ему больше величественности, Жозеф украсил его лавровым венком. Напротив, портрет папы, почти совсем закрытый попоной, повешенной на гвозде. Антисемитские брошюры, патриотические песенки навалены в кучу, в углу. Я говорю Жозефу так просто из любопытства.
— Слыхали, Жозеф, что маленькую Клару нашли в лесу убитой и изнасилованной!
В ту же минуту Жозеф делает изумленный жест… Полно, разве он изумлен?.. И несмотря на быстроту этого жеста, мне кажется, что при имени маленькой Клары, у него по телу пробежала дрожь… Однако, он моментально оправился.
— Да, — говорит он спокойным голосом… — Слыхал… болтали сегодня на деревне…
Снова он равнодушен и спокоен. Методически вытирает сбрую большой черной суконкой. Я смотрю на обнаженную мускулатуру его рук, на мощную гибкость мышц… белизну сверкающей колеи. Я не вижу его глаз, под опущенными веками, упорно устремленными на работу. Но мне виден его рот… его огромный рот… его исполинская челюсть жестокого чувственного зверя… И я чувствую точно легкий укол в сердце… Снова спрашиваю его:
— Известно, кто это сделал?
Жозеф пожимает плечами… Говорит не то шутливо, не то серьезно:
— Конечно, какие — нибудь бродяги… проходимцы…
Потом немного помолчав:
— Пюютт!.. Увидите, что их не поймают… Судьи ведь это все продажные твари…
Он вешает вычищенную сбрую на седла и, указывая на портрет Дрюмона, увенчанный лаврами, говорит:
— Если бы у нас был эдакий? Ах! несчастие!
Я не знаю почему, но когда я ушла от него, сердце у меня сжалось от какого-то странного предчувствия…
В конце концов, благодаря этой истории есть о чем поговорить и чем развлечься…
Иногда, когда барыни нет дома и мне становится чересчур скучно, я иду к забору сада, куда Роза выходит мне навстречу. Она постоянно наблюдает за нами, и от нее не укрывается ничто из происходящего у нас. Более, чем когда-либо, она красна, толста, жирна. Губы ее окончательно отвисли, лиф уже не в состоянии сдерживать бушующих волн груди… И с каждым днем ею все больше овладевают грязные мысли… Она только и видит… только и думает… только и живет этим… Всякий раз, когда мы встречаемся, первым делом она оглядывает мой живот, и тотчас возобновляет свои дружеские советы:
— Помните, что я вам рекомендовала… Как только вы заметите, сейчас же отправляйтесь к г же Гуэн… Сейчас же…
Это обратилось у нее в манию… в навязчивое представление… Я отвечаю, слегка раздраженная:
— Как вы хотите, чтобы я это заметила… Я здесь никого не знаю…
— Ах! делает она… Несчастье приходит так скоро… Забудешься на мгновение… это вполне естественно… и готово… иногда даже не знаешь, как это случилось… Слушайте, я видала многих, которые, как вы… были уверены, что ничего не будет… И потом, все же влетали… Но, зная г-жу Гуэн, можно быть спокойным… Это прямо спасение для местечка, что такая знающая женщина…
И она похабно оживляется; все ее жирное тело сотрясается от гадкого сладострастия…
— В прежнее время, милочка, здесь бывало только и были на каждом шагу дети… Весь город был занавожен детьми… Просто гнусность!.. Копошились везде на улицах, точно цыплята на дворе… Пищали у порогов дверей… Галдели!.. Просто ничего не было видно, кроме них! Ну, а теперь — не знаю, заметили ли вы их, больше не видать… почти нет…
И продолжает с гаденькой улыбочкой:
— Это не потому, чтобы девочки не шалили… Ах! Господи, нет… наоборот… Вы никогда по вечерам не выходите, а если бы вышли гулять в девять часов, то увидали бы… под каштанами… Всюду на скамьях парочки… обнимаются, целуются… Очень мило… Ах! я, вы знаете, нахожу это очаровательным… Я понимаю, что нельзя жить без любви… Да, но что за тоска таскать за собою по пятам орду ребят… Ну! так вот их больше нет и не будет… и этим мы обязаны г же Гуэн… Только перетерпеть одну маленькую неприятность… ну, да это, в конце концов, сущие пустяки… На вашем месте я бы не колебалась… такая красавица, как вы, такая изящная, и должно быть так хорошо сложены… для вас ребенок, это прямо преступление…
— Успокойтесь… я и не желаю его иметь…
— Да… да… кто их хочет… Только… скажите?.. Барин разве вам не предлагал?..
— Да нет…
— Удивительно… потому что он этим известен… Неужели и тогда утром, когда он вас притиснул в саду?..
— Уверяю вас…
Мамзель Роза качает головой.
— Вы не хотите сказать… Вы мне не доверяете… Ваше дело. Только, слухом земля полнится.
В конце концов, она сердится… Я кричу ей:
— А! вы воображаете, что я готова со всеми на свете… Со всяким противным стариком…
Она отвечает мне холодно:
— Э!.. милая, не задирайте нос. Другой старик стоит всякого молодого. Конечно, ваши дела меня не касаются… я это и говорю… ведь так?..
И напоследок говорит злым голосом, в котором вместо обычной слащавости, слышится яд:
— Впрочем… это вполне может быть… Конечно, ваш г. Ланлэр предпочитает более зеленые фрукты… У каждого свой вкус, милая…
По дороге идут крестьяне и почтительно кланяются мамзель Розе:
— Добрый день, мамзель Роза… как здоровье капитана?..
— Спасибо, хорошо… Он сейчас занят в погребе…
Горожане идут мимо и кланяются, почтительно кланяются мамзель Розе:
— Добрый день, мамзель Роза… как капитан?
— Спасибо, все хлопочет… Вы очень добры…
На дороге показывается священник; он медленно идет, покачивая на ходу головой. Увидав мамзель Розу, кланяется, улыбается, закрывает требник и останавливается:
— Ах! это вы, дочь моя?.. Как здоровье капитана?..
— Спасибо, батюшка, потихоньку-полегоньку… Сейчас занят в погребе…
— Тем лучше… давай Бог… надеюсь, что он посадил хороших цветов… и в этом году к празднику у нас опять будет алтарь в цветах…
— Разумеется, батюшка…
— Передайте от меня капитану тысячу пожеланий, дитя мое…
— И вам — то же, г-н священник…