Омар подумал, не сказано ли это ради провокации. Коллеги Омара у него за спиной называли его слепым. Или летучей мышью. Они грозили задержанным: «Погоди, скоро придет очкарик». И узник в тугой, врезавшейся в воспаленную кожу повязке на глазах начинал дрожать. Репутация Омара бежала впереди него.
– Окно открой, осел безмозглый!
Полицейский опустил стекло и высунул голову. Выглядело это так, как будто он что-то искал на тротуаре – кошелек или ключи, которые обронил.
– Вон там!
Водитель резко затормозил. Двое мужчин, сидевшие на заднем сиденье, выскочили из автомобиля. Омар и вправду ничего, или почти ничего, не видел, только силуэты убегавших людей и еще двух, их догонявших. Он услышал, как кто-то взвыл и громко выругался. Потом крики и глухие удары ботинок о тело. В железную дверь магазинчика кто-то чем-то колотил, дождь барабанил по крыше машины. Омар неподвижно сидел внутри, упершись взглядом в ветровое стекло, усыпанное дождевыми каплями, в которых преломлялись огни фонарей и редких проезжающих машин.
Потом оба вернулись в машину. В испачканных костюмах, в заляпанных грязью ботинках, промокшие до костей.
– Что там? – спросил Омар.
– Транспорт прибыл. Сейчас будут грузить.
– Сколько их было?
– Двое бездомных.
– Слишком много шума. Соседи вас видели.
– Эти козлы были пьяными, потому и сопротивлялись.
– Шум мне не нужен. И проблемы тоже. Вы поняли?
Назавтра король должен был принимать делегацию глав иностранных государств, и, как всегда перед подобными мероприятиями, Омару и его людям поручили очистить территорию по пути следования кортежей. Прогнать нищих, вытряхнуть бездомных из их временных пристанищ, убрать куда-нибудь сумасшедших, буйных, нарушителей спокойствия. В тот вечер они последний раз вышли на охоту, так что к утру на улицах станет чисто. Видеть будет нечего.
«То, что не видно, не существует».
Если бы у него спросили, в чем заключается его работа, он так бы и ответил. Спрятать то, чего никто не должен видеть. Утопить, удалить, заглушить, похоронить. Скрыть. Возвести стены. Выкопать ямы. Омар умел мастерски прятать концы и хранить тайны. Никто лучше него не умел с непроницаемым видом спокойно молчать, когда ему задавали вопросы. Ничто не могло его поколебать, даже заплаканные лица матерей, которые разыскивали своих детей, даже мольбы молодой супруги, чей муж однажды утром просто исчез. В 1965 году, во время студенческих волнений, он принимал участие в сокрытии следов кровавой бойни. Вместе со своими подчиненными он взял под контроль морг в районе Аин-Шок, и несколько дней никто не мог туда войти или оттуда выйти без разрешения Омара. Родственники собрались перед зданием и стали требовать выдать им останки. По его приказу их разогнали. Потом ночью, не включая фар, они погрузили тела в пикап. Полицейские без труда перетаскали хрупкие, невесомые тела – трупы подростков и детей. Они доехали до пустынного кладбища, и Омар до сих пор помнил, как луна освещала могилы и свежие ямы, вырытые в разных углах, подальше друг от друга. Полицейские начали разгружать пикап. Кто-то из них хотел прочитать молитву, но Омар не позволил. Богу здесь делать было нечего.
В этой нищей стране несколько хрустящих бумажек решали все. И врач подтвердил, что никаких раненых не видел. А могильщик охотно забыл, что копал могилы для убитых детей. Сам Омар никогда не брал денег. Хотя ему предлагали сотни раз. Однако он нередко видел, как его коллеги кладут в карман пачки денег в плотных коричневых конвертах. Как они богатеют и поднимаются по карьерной лестнице. Потом женятся на состоятельных девушках из хороших семей, и отцы невест радуются, что будущий зять служит в полиции. Но Омар ничего не брал. У него в собственности имелись только скромная квартира в Касабланке и автомобиль – красивый «шевроле», купленный на долю наследства, выплаченную ему Амином. Как ни странно, неподкупность ему только вредила. Начальники считали его высокомерным пуританином и злились на него за то, что он с такой надменностью подчеркивает свой строгий образ жизни. Они все меньше и меньше доверяли этому человеку, который так и не женился, не имел детей, даже не заводил никаких интрижек. У него словно не было никакой другой жизни, кроме как в стенах комиссариата. Как можно доверять такому типу – человеку без греха? Омар знал, о чем шушукаются у него за спиной. Его работа заключалась в том, чтобы следить за другими, и он гадал, кому поручено присматривать за ним.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Едем в комиссариат, шеф? – вывел его из задумчивости Браим, который остановился на перекрестке и ждал дальнейших указаний.
– Вы выйдете здесь, – приказал Омар двум полицейским, сидевшим сзади. Те едва сдержали злость: им не хотелось топать под дождем и ловить такси. – А теперь в путь, Браим. Едем к ней.
![]()
Раньше Омар мог не спать несколько ночей подряд. Он дежурил в подвалах комиссариата. Вызывал задержанных, терявших рассудок от недосыпания и побоев. Задавал вопросы. Всегда одни и те же вопросы, по-арабски и по-французски. Ровным тоном, мягким спокойным голосом, который приводил узников в замешательство. Но в тот вечер у него не хватило мужества. Он чувствовал, что на него навалилась усталость, что ему противны тупость и убожество его коллег. Ему показалось, что он никогда не завершит свою миссию, что ему придется бесконечно затыкать рты и закапывать в землю слишком болтливых. Он устал наказывать, устал бить. Он размяк и с некоторого времени позволял заключенным говорить, а сам чуть более внимательно слушал то, что они хотели сказать. Особенно сильное впечатление произвел на него один молодой человек. Парень лет двадцати пяти, образованный и смелый, печатавший у себя в квартире, в ванной комнате, коммунистический журнал. Люди Омара схватили его средь бела дня и притащили со связанными руками в секретную тюрьму. Таких в стране было несколько десятков. Заброшенные зоны и дворцы. Городские дома и грязные подвалы. Места, никому не известные, с такими толстыми стенами, чтобы даже поблизости не были слышны крики истязаемых. А вот Омар слышал все. По мере того как его зрение портилось, у него развился тонкий слух, способный улавливать малейший скрип, самый тихий шепот. Даже на расстоянии он мог разобрать, о чем разговаривают люди на террасах кафе или на задних сиденьях маршрутных такси. У него повсюду имелись информаторы. Сторожа в деревянных будках, делавшие вид, будто дремлют. Прислуга, рывшаяся в ящиках, когда хозяева отсутствовали. Торговцы арахисом, чистильщики обуви, продавцы газет – все обязаны были представлять ему отчеты.
Но тот парень, молодой коммунист, был другим. Он с исключительной стойкостью переносил длительные пытки, коим его подвергали. Лицо его опухло от побоев, а исхлестанные плетью ступни и руки кровоточили, однако он упорно доказывал Омару, что Марокко на пути к разорению:
– Они используют тебя на грязной работе, разве ты не понимаешь? Живут в больших домах, пьют виски, купаются в бассейнах и играют в гольф на полях с сочной блестящей травой, а наши дети тем временем гибнут от голода и жажды. Скажи мне: откуда у них вся эта вода? И ради этого твое поколение боролось с французами? Поверь, нынешние буржуа ничем не лучше их. Это продажные твари, неоколониалисты, которые обращаются с народом так же, как европейцы обращались с коренным населением. Очнись!
Дождь все лил и лил. Браим быстро гнал машину, они выехали из города и повернули на прибрежное шоссе, ведущее к Рабату. Не прошло и часа, как они очутились на окраине столицы. Вплотную к дороге стояла стена. «Стена позора», как называли ее левые активисты, профсоюзные деятели, противники власти. На заседаниях ячеек, в спрятанных под пальто листовках они упоминали эту стену как свидетельство упадка страны. Месяцем ранее Омар получил информацию, что кое-кто нелегально ведет съемки у трущоб Якуб-аль-Мансура.
