День подходил к концу, и торговцы на авеню опускали шторы, закрывая магазины. Мехди проходил мимо булочной и смотрел, как над пирамидками медовых, посыпанных кунжутом сладостей, приготовленных на рамадан, кружились мухи. Чем дальше он шел, тем меньше людей ему встречалось. Чиновники наверняка уже вернулись со службы и теперь подремывали на кушетке в гостиной, в то время как их супруги помешивали еду в кастрюле, присматривая за детьми. Лицеисты тоже разошлись по домам, и на улицах не осталось никого, кроме запоздалых прохожих с бледными лицами, кругами под глазами и зловонным дыханием. Весь город хотел есть.
Впервые за долгое время Мехди подумал о своих родных, с которыми давно порвал все связи. Вспомнил долгие вечера рамадана в Фесе, когда он смотрел, как отец играет в карты с приятелями, живущими по соседству. Вспомнил, как старый Мухаммед садился за стол и молился, прежде чем выпить мелкими глоточками стакан холодного молока. «Hamdoullah! Хвала Аллаху!» – говорил он, разламывал мясистые финики и протягивал по очереди каждому из детей. Иногда в финике сидел червяк. Жирный, белый, лоснящийся червяк, и Мухаммед вынимал его кончиком ногтя. По пятницам патриарх водил сыновей в мечеть. По дороге покупал в бакалейной лавке десять круглых булок, шоколад и несколько банок сардин и раздавал все это бедным на ступенях мечети.
Мехди вздрогнул. Погрузившись в воспоминания, он не заметил, как к нему подошел какой-то мужчина. Лет сорока, высокий, болезненно худой. Он носил очки с дымчатыми стеклами и постоянно улыбался. Мехди заметил какое-то движение под его бежевым плащом. Мужчина держал на руках маленькую белую собачку с кудрявой шерстью. Он наклонился к ней и поцеловал в мордочку. И пока они с Мехди разговаривали, он все время ее гладил.
– Ты и есть Карл Маркс? – спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: – Ты чертовски умный. Я был на твоей лекции сегодня утром и ничего не понял.
Он не назвал своего имени и не подал Мехди руки. Только пристально смотрел на него, не переставая улыбаться. Мехди пошел дальше, мужчина последовал за ним, подстраиваясь под его шаг.
– Я так и не доучился до бакалавра. Но восхищаюсь образованными людьми. Твои родители, наверное, тобой гордятся.
Мехди время от времени недружелюбно на него посматривал, но не смел потребовать, чтобы тот оставил его в покое. Он немного ускорил шаг, прижав к себе сумку. Мальчишка на тротуаре продавал топор. Старый зазубренный топор, ничего не стоящий, однако мальчик неведомо зачем подстелил под него кусок идеально чистого полотна. Рядом с ним расположилась пожилая женщина с морщинистым, как сушеный инжир, лицом. Она предлагала прохожим домашнюю выпечку, уложенную в плетеную ивовую корзинку. Мужчина остановился и медленно наклонился к старухе. Мехди, ни секунды не сомневавшийся, что это полицейский, решил, что сейчас тот разозлится и пнет ногой корзину и топор. Но незнакомец улыбнулся.
– Мое почтение, хаджа, надо сказать, ты умеешь готовить, – сказал он сидевшей на земле женщине.
Он пошатнулся и, чтобы не упасть, схватился за руку Мехди.
– А теперь скажи мне: почему ты отправляешь свои статьи?
Мехди не отрываясь смотрел на огромный кадык собеседника. Он был так огромен, что мог прорвать тонкую красную кожу мужчины.
– Это моя работа. Я преподаю и публикую свои научные исследования.
– Хорошо, я понял. Ты публикуешь научные исследования, само собой разумеется.
Собачка под плащом совсем издергалась. Казалось, что она хочет вырваться из цепких рук хозяина и спрыгнуть на тротуар.
– За твои исследования хорошо платят?
– Это не главное, – сердито ответил Мехди.
– Погоди, я что-то не пойму. Ты много работаешь, много читаешь – и не получаешь за это денег?
– Говорю тебе, деньги меня не интересуют.
– Ты слышал, что он сказал? – обратился мужчина к своему маленькому дрожащему пуделю. – Деньги его не интересуют. Но у тебя же, наверное, есть родные? У всех есть родные. И они были бы довольны, если бы ты отправлял им деньги. На мой взгляд, ты не похож на одного из тех богатеев, которые могут позволить себе работать бесплатно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Перед безлюдным рестораном двое мужчин расставляли деревянные козлы и укладывали на них доски. Каждый вечер, когда пост прерывался, они кормили малоимущих супом и вареными яйцами. Мехди остановился. Прямо перед ними висела большая фотография короля в костюме для гольфа.
– Скоро закончится время воздержания. Мне пора идти.
– Да, ты прав, – согласился незнакомец. Он спустил очки на кончик носа, поднес к глазам часы и кивнул. – Жаль. Мы могли бы зайти в кафе и продолжить нашу беседу. Раньше в рамадан люди ели в кафе, помнишь? Кажется, за это теперь начали арестовывать. Что ты об этом думаешь?
Он уставился на Мехди черными, словно затуманенными глазами.
– Мне пора идти, – повторил Мехди.
– Ладно, как скажешь. Не буду тебя задерживать. У тебя, наверное, много работы. Сразу видно, ты серьезный парень. Этой стране повезло, что в ней есть такие молодые люди, как ты.
Часть II
![]()
Праздник кончился. Настали будни унижения.
Милан Кундера Невыносимая легкость бытия[38]
![]()
![]()
Как всегда вечером перед выходом на службу, Омар разделся. Он разложил брюки на кровати, бросил на пол рубашку с пятнышками крови на воротнике. Встав под душ, Омар стал тереть бляшки на руках и ногах рукавицей из конского волоса. Врач запретил ему это делать. Омар знал, что ему будет только хуже, когда ближайшие несколько часов полотно рубашки будет обдирать его кожу, а брюки – вызывать раздражения на ногах. Но в тот момент, под струями горячей воды, он был не в состоянии себе в этом отказать. Он скреб и скреб. Плечи, подмышки, пылающую худую шею. Можно было подумать, что он хочет полностью стереть себя или, по крайней мере, уничтожить следы, которые носил на себе. Он прошелся рукавицей по лицу: поскоблил щеки, почистил веки и сжатые губы. Несколько секунд стоял обнаженным в клубах пара посреди ванной. Потом завернулся в большое белое полотенце и сел на край кровати. Взял с ночного столика щипчики и точными, отрывистыми движениями подстриг ногти на руках и ногах. Собрал с полотенца обрезки ногтей и выбросил в мусорное ведро.
Он вышел из квартиры и сел в машину рядом с Браимом, своим водителем. Его люди ждали у площади Франции, он их заметил: они стояли, прислонившись к стене бакалейной лавки. Ему пришлось пересилить себя, чтобы пустить их в машину. Они воняли соляркой и дрянным пивом и громко шмыгали носом. Они были грязными. А ведь Омар говорил им, объяснял, что внешность имеет важнейшее значение для их работы. Иначе как они могут добиться уважения от этих маленьких засранцев интеллектуалов, которые побывали в Париже и Брюсселе и старались их унизить своими знаниями и рассуждениями о будущем капитализма?
Омар следил за собой. Брюки у него всегда были безупречно отутюжены, а ботинки сверкали чистотой, будто новые. Он застегивал рубашку на все пуговицы, даже если стояла удушающая жара, даже если воротничок так раздирал бляшки экземы, что они начинали кровоточить. В подобном эстетстве он видел проявление интеллекта. Элемент неожиданности, приводивший в растерянность арестантов. Нет, комиссар не дикарь, он умеет себя вести.
– В машине не курить, – напомнил он.
Двое мужчин на заднем сиденье засунули сигареты за ухо: приказы Омара не обсуждались. Пошел дождь, они ехали по улицам города, и свет преломлялся в каплях воды.
– Ничего не видно, – проворчал один из полицейских.
