Читать интересную книгу Записки одной курёхи - Мария Ряховская

– Передурила она нас.

– Приметы изменились или вовсе исчезли с земли, – сказал отец. – Осталось предание.

– Не так. – Доцент не хотел утешаться. – Генеральская могила давно выбрана. Степка вон проговорился про монеты… Выбрали, перепрятали. Под полом где или под печкой. Крёстная хитра, а Степка – цыган. Дня не может прожить, чтоб не обдурить.

На обратном пути Капа жалела Доцента:

– Ведь ученый человек… Звала его в летошный год с собой в Калинин. Проповедник наш Василий Николаич что говорит? Не скрывайте сокровища в воде и в земле, украдут. Скрывайте в небесах – туда не дотянутся.

По возвращении домой мы с отцом записали в дерматиновую тетрадь услышанное or Юрия Дмитрича: «Никогда не унывай, никого не осуждай, никому не досаждай, и каждому мое почтение». Тетрадь лежала на письменном столе в куче не отправленных Сане писем.

МОСКВА. ОСЕННЕ-ЗИМНЯЯ ПЕРЕПИСКА ДВУХ КУРЁХ

Сколько мы с Саней бумаги извели, ух!

Каждую неделю обменивались письмами, – это не считая бесчисленных телефонных разговоров – по пять раз в день. Немудрено, что теперь, три года спустя, мы почти расстались. Но до этого еще далеко.

Бедняжки, мы писали мучительные, длинные объяснения в любви Борисову – и отсылали это друг другу! С каждым таким письмом Время Монплезиров истекало. Письма все реже приходили с пометкой на конверте «Монплезир», по которому друг мог заключить, что другому радостно, еще не распечатывая письмо. Они приходили с пометкой «Антимонплезир» или даже «Антимонплезирище». Под конец вообще без всего, даже без точки над «а» в имени, только с написанным слабеющей рукой неразборчивым адресом.

Саньк!

Еще день, и отдам концы. Сегодня включила Б. (испытывала себя трехдневным постом) и просто подпрыгнула от шибанувшего электричества. Эти три дня не находила себе места – во мне проснулся вечно голодный карлик, как при Цое было, и он не может без дозы. Признаюсь: ее состав со времен Цоя изменился: карлик превратился из людоеда в сладкоежку. Теперь он употребляет астральные прогулки – «ящериц подсознанья», – изысканные до извращения борисовские шедевры – «Он может в полный рост» – и, конечно, мои ответные эмоции на божественную сексуальность Борисова в неограниченных количествах. Курёшество – делаешь не то, говоришь не то, на лице вечное страдание и растерянность. Если любовь – так обязательно выдуманная!

…Да, «любовь – как метод вернуться к себе» – гениальнейшее у Борисова. Не ныть! Мы, должно быть, самые счастливые на земле – под предводительством нашего учителя и Возлюбленного движемся в направлении любви. Всего трое из всех, из всех!

Кстати, я не получила твоей седьмой главы. Ты остановилась на том, что ты, Бо и другие его любовницы мчались по улице, а вслед за вами скакал Лева во гневе, желая одним ударом виолончели прекратить эдакое вселенское совращение!..

Эх, где тот дирижабль в небе, который следит за тем, чтоб каждый был любим? Неужели улетел? Все равно поставь свою подпись здесь, где слова: «Я люблю!»* * *

Привет, дорогая курёха!

Страсть хавает меня, как и тебя, со страшной силой, но я знаю, что дао растекается повсюду. Оно не считает себя властелином, но оно великое.

Дао рождает инь и янь. Все существа носят в себе инь и янь. Они наполнены ци (появившиеся в результате дао) и образуют гармонию, а гармония, как поведал нам наш Бо-дхисатва, не знает границ, она безначальна и бесконечна. Следовательно, последователям дао не страшны злые духи. Наберись терпения.

Пока, птица.

Р.S. Стремление получить многое ведет к потере, мы должны следовать во всем Леве и его маме.

P. P. S. He забудь послать Борисову наше письмо и молитвы для алкоголиков.

Ну и слава богу, Сань, что тебя не пустили на этот концерт – идет редкостная ломка.

Я надела рубашку, сшитую из павловопосадских платков с рукавами «три четверти», из которых тоскливо висели бледные худые руки, как и положено замученной жизнью курёхе. Нанизала серебряные браслеты, брызнула духами и вдумчиво красила ресницы. Под конец сделала два жидких, но очень сексуальных хвостика на разном уровне. В душе горел страх провала – «последний шанс с ним поговорить», манило сладостное болото безнадежности.

Вышла, накинув на поеденные молью кроличьи меха бирюзовый павловопосадский платок в оранжевых розах. На ветру мотались хвостики, звенел кольцами на бархотке ягдташ – мама купила мне его в охотничьем магазине вместо сумки, – ломило ветром гвоздики с бантами.

И вот ДК Горбунова. Горбуха.

Тусовка в волнении. Без билета почти не прорваться. Иной разрабатывает «запатентованный» план, как пробраться через окно туалета, другой печалится о том, что плохой вышла «копия» аккредитации («Плохо отксерили, козлы!»). Ребята и девочки смиренно стоят возле входа, твердят монотонно: «Билетика лишнего нет?» Кто-то хватает за руки входящих – и вот слышны мольбы, мятые сотни падают в грязь. Беспрерывная врубаловка с ментами. Квадратные морды непроницаемы для просьб. Герлы в платках, повязанных по-староверчески, сурово, до бровей, нервно затягиваются дешевыми сигаретами.

Много знакомых по тусовке лиц, но сегодня, видно, не одной мне все влом . Особенно девочек ломает, тех, кто без друга, – а значит, пришел тет-а-тет с Ним повидаться.

Вот какой-то длинноволосый раскачивается и поет маха-мантру: «Харе Кри-ишна, Харе Ра-ама!..» Кстати, Б. пел на этом концерте «Харе Кришна». Он пел с придыханием, своим нежнейшим дрожащим голосом. Теперь мне казалось, это был голос бесполого существа, которые будут населять нашу землю после Суда. Это будем мы, облачившиеся в новую плоть – без всяких там романтически-половых волнений, как у нас с тобой.

Мальчик лет десяти стоит возле главного входа: меняет «Избранное» Хлебникова на билет. Раскрыла, полистала. Вот оно, любимое, вновь: «сейте очи». Нет, не отдам свой билет за все истины мира. Брожу в фойе, змееобразно огибая группки.

Подхожу к столику с плакатами и фотками. Вдруг вижу: Борисов где-то в буддистском храме, медитирует, лицо к небу поднято, глаза закрыты, руки на согнутых коленях. А вот он в Оптиной. Таскать за собой личного фотографа по храмам!..

И вот зал. Давя друг друга, толпа ринулась вперед. Толпа ходит волнами. Кто-то в конце зала продирается сквозь людей, и мне уж все ноги отдавили.

И вот длительные увещевания операторов и гопников: «Отойдите от сцены, не видно за вами. Мы же не сможем снимать». Прошло полчаса. Естественно, все как стояли на бархатных стульях и сидели на плечах у друзей и любовников, так и остались.

Входит Он. Дикие вопли. Снисходительная улыбка. Кожаная куртка на голое тело, волосатое пузо, почему-то уже потное, и что-то звенящее вокруг Него. Глаза заплаканные, как потом утверждали фанатки, шедшие буквально по головам и плечам на сцену.

Я наблюдала, как он сидел на корточках перед одной из фанаток, лежащих на сцене, объясняет: нельзя заслонять собой динамики. «Ну что это за варварство?» – говорил мягко и тихо. Но фанатка не уходила – от счастья, что он говорит с ней, ее парализовало. Тогда он взял ее за шиворот и оттащил в глубь сцены. У нее просто что-то лопнуло внутри от счастья, и она умерла, – будет жить теперь мертвая. И мы с тобой из таких.

Его новые песни столь же красивы, сколь и лживы. Кришнаитство он оставил, теперь православие проповедует. Пел что-то про бродяжничество с веригами, про Грозного и его шута, про Петра, Февронию и Китеж…

Я вспомнила Крёстную и ее простосердечные рассказы, вспомнила свои детские молитвы и – веришь ли? – зарыдала. Но ты не подумай, не Б. меня расстроил. Завтра он нам дао будет в песенном виде проповедовать.

И тут я поняла: он вечно будет прельстителен и всегда трудно будет определить – поддельное или нет. Знаешь, мы в гимназии на спецкурсе «история религии» проходили зороастризм. Так вот в древнейших текстах их священной книги, Авесты, злой дух Ангро-Майнью, противник Ахурамазды, еще не имел имени собственного и звался просто: Отец Лжи. Вообще-то у лжи сто имен: поиски истины, мнимая жалость к тому, кому врешь, желание показаться лучше… Кстати, психологи университета штата Вирджиния выяснили: чем образованней человек – тем больше он врет. Как думаешь, почему?

Я уверена, у Левы мы сможем это спросить. Ты говоришь, что написала ему тогда, после звонка. Он ответит, раз обещал.

Кстати, за Борисовым теперь по концертам таскается любовница в зеленом беретике и таком же шарфе. Они садились в «икарус», он искал ее своими близорукими глазами в толпе музыкантов, озирался: «Ты где, Ольга?» Это Ольга Спартаковна, у которой он сейчас живет. Она посадила его в автобус ближе к середине, а сама села к окну и долго махала нам ручкой и отвечала на улыбки, посланные не ей – дуре, – а Борисову. Я не выдержала и показала ей кулак. Она захохотала и скрылась, будто и не было, – только в воздухе запах выхлопных газов.

Пока, Сань. «Люби меня, потому что мы остались одни». Его больше нет с нами.