обижаться на революцию и правительство, как раньше. Хотя он и считал, что светское государство чрезмерно радикально, политика строительства железных дорог сомнительна, а положения этатизма[89] опасны, состояние дел в целом он считал неплохим. А если бы придавали еще и значение умным, сведущим и опытным деятелям в глубинке, в буджаках[90], то стало бы еще лучше.
По его мнению, революция была как малое дитя, которое сначала своей избалованностью, тем, что все рушит и ломает, немного пугает семью, а потом начинает исправляться, набирается ума и становится серьезней. Шевкет-бей смотрел с мягкой и снисходительной улыбкой на все перегибы этого ребенка, которые называл незрелостью, и возвещал, что со временем ребенок станет еще лучше.
Серьезные перемены произошли и у друзей, которые иногда заходили проведать Зулейху. Кто-то обзавелся собственными семьями, появились новые лица. Были и те, кто выпал из этого круга, потому что их, как и Зулейху, разбросало по разным краям Анатолии или же они просто обеднели. Но таких оказалось немного, а потому она даже и не вспомнила о них.
Сначала Зулейха хотела держаться от друзей особняком, так, словно их больше не связывало ничего, кроме отрывочных воспоминаний. Но ей это не удалось. Они от нее не отставали.
Однажды, когда Зулейха с Юсуфом приехали в дом Шевкет-бея в Эренкёе всего на несколько часов, они остались там на три дня. Потом и друзья стали приглашать их на ужины и на морские прогулки.
Зулейхе нравилось чувствовать себя эдакой приезжей из глухой провинции, которая уже и забыть успела, как разговаривают и развлекаются нормальные люди. Но это было лишь кокетством.
Как великая актриса, которая играет роль человека из деревни или же слуги, под маской простоты своих нарядов и наивности во взглядах, она преподносила всю свою утонченность и обаяние.
Стояло лето, самое прекрасное время года, которое и сорока павшим духом несчастным может дать ощущение того, что жизнь начинается снова. Лето и даже больше атмосфера всеобщего одобрения начали понемногу опьянять Зулейху.
Однажды вечером она сказала Юсуфу:
— Мне уже донельзя надоело жить рядом с проливом. Если хотите, переедем в какое-нибудь другое место…
Уже на следующий день, собрав чемоданы, они перебрались на Бююкада[91].
Зулейха будто шла на поправку после серьезной болезни.
Силифке стерся из памяти, от прожитых там пяти лет остались лишь смутные воспоминания.
Другими стали и ее воспоминания об отце. Она больше не мучилась, вспоминая о днях, проведенных с ним, и удивлялась, насколько же быстро закончилась та идиллия, которая, как ей казалось, заполнит всю ее жизнь. И как же быстро забылось ее горе.
Воспоминания о Гёльюзю стали для нее своего рода декорациями для роли девушки из деревни, которая ее забавляла. Сейчас она пользовалась всем — и необозримым морем тумана, что был виден из окон особняка зимой, и дождями, или же сильной грустью, что сковывала ее сердце, когда они смотрели с берегов Ташеджу на открытое море, — и из всего этого сочиняла для слушающих истории, достойные романов.
Юсуф в целом был доволен, хотя и немного терялся в этой толпе. Его радовало, что предположения его подтверждались, но не понимал, к чему могли привести эти перемены Зулейху, которая бросилась из крайности в крайность.
Юсуф, считавший себя самым передовым человеком в Силифке, который шел в ногу с последними веяниями времени, среди местной публики немного конфузился и чувствовал себя новичком. Гордость, страх совершить какую-нибудь оплошность, показаться провинциалом и стать предметом насмешек лишь увеличивали его смущение. А робость лишь добавляла резкости его манерам, и со стороны могло показаться, что ему неприятны окружающие его люди.
Юсуф верил, что борьба за обновление — дело не менее святое, чем борьба за независимость, а потому слепо одобрял все, что видел в высшем обществе.
Следовало признать, что мужчины и женщины, которые ездили с ними на морские прогулки, пришлись ему не по нутру по той причине, что все они позволяли себе вольности не только в разговорах, но и в обращении. А Зулейха переняла их легкомысленное поведение, которое так не вязалось с ее обычным гордым и серьезным видом. Но Юсуф заставил себя поверить, что все это идет от культурных новшеств нового времени, и, когда его вдруг немного коробило, корил себя, что отстал от времени, а потому все терпел.
Зимой Зулейха вернулась в Силифке совершенно другим человеком. Она больше не хотела оставаться в особняке и удивлялась, как могла жить здесь все это время.
Несмотря на завуалированные возражения Энисе-ханым, они переехали в большой дом в городке, открыли салон для семей высших чиновников, для молодых людей, которые приехали в новые учреждения из Стамбула, почетных гостей, иногда наведывавшихся в Силифке. Там были танцы, играли в бридж, и Зулейха с радостью руководила этим салоном, оставив былое презрение.
Какая разница, кем являлись их гости? Ей нужны были жизнь и движение.
Что же касалось Юсуфа, то он и сам давно мечтал о такой жизни. Это было в тысячу раз лучше тех ужасных медовых месяцев, что они провели в особняке прошлой зимой. Кроме того, это был его шанс вернуться в политику.
И пока Зулейха проводила все свое время за танцами и игрой в бридж, Юсуф собрал своих былых сторонников и начал готовить заговор против делегации района.
Зулейхе эти начинания мужа были совершенно не по душе. Друзья Юсуфа, их одежда, развязный вид, с которым они погружались в сплетни, и их поведение нарушали установившуюся гармонию ее салона.
К тому же Зулейха считала, что заниматься политикой в районе того не стоит. Уместнее это делать на уровне государства, когда есть действительная угроза погибнуть за это или отправиться в ссылку. Ну а тут что? Просто смешно устраивать весь этот шум из-за улочек небольшого городка, речушек, мусора и крохотного бюджета.
Ей представлялось унизительным доходить до того, чтобы, собрав вокруг себя кучку никуда не годных людей, приниматься скандалить с такими же. Даже если ему все удастся, то все равно являться женой главы малюсенького городишки было совсем не для нее.
Зулейха и Юсуф, казалось, создали современный тип семьи, похожий на некоторые новые семьи. Так оно выглядело, так оно и было на самом деле. Их не связывала ни любовь, ни какое другое объединяющее чувство вроде общих страхов или горя, они жили абсолютно как чужие люди. Но со стороны казалось, что между ними царит полное взаимопонимание.
Кутерьма с политикой в районе сделала пропасть между ними еще шире, и день ото дня их