человеческие очертания, превратилась в чудовищную, размером втрое больше обычного, козлиную голову с бородкой и длинными заостренными ушами. Из узких, слегка раскосых глаз козла струился красноватый зловещий свет, а на костлявом черепе появились четыре огромных загнутых рога: два из них торчали в стороны, а два – смотрели вверх. Перед чудовищем стояли, размахивая зажженными кадильницами, жрецы, гротескные и ужасные в своих нарядах, и вскоре отвратительный запах ударил в ноздри герцогу и Рэксу… Получив последний поцелуй, козел повернулся, и на сей раз у него между копытами был зажат деревянный крест длиной около четырех футов. Он резко взмахнул им и яростно ударил о камень. Крест разломился надвое, и человек с кошачьей маской на голове, вероятно, выполнявший функции главного жреца, поднял обе половинки. Нижнюю часть креста он бросил в толпу, немедленно растоптавшую его в щепки, а верхнюю воткнул, распятием вниз, в землю, перед козлом. Этим завершилась, по-видимому, первая часть обряда226.
Дальнейшее действо включало в себя все необходимые элементы с переворачиванием символизма причастия и обнаженным кругом служительниц, пляшущих во славу козла Мендеса.
Отчасти этот шабаш напоминает средневековые образцы, но, помимо этого, он вбирает в себя эзотеризм Леви, легенды Таксиля, образность Гюисманса, соединяя все это в гротескном коктейле. Для наглядности описание из романа очень полезно сопоставить с экранизацией книги Уитли 1968 года с Кристофером Ли в главной роли, там все поставлено близко к тексту. А эту экранизацию (в первую очередь изображение черной мессы и сатанистов), в свою очередь, сравнить с картинами 1999 года «Девятые врата» Р. Поланского227 и «С широко закрытыми глазами» С. Кубрика. Сопоставив их, можно убедиться, что сатанисты представлены почти идентично, их образ и действия покоятся не на практиках А. Ш. Лавея, а на художественном образце, оформившемся к концу XIX века в литературе и канонизированном Уитли. Именно такой образ задал публичную репрезентацию сатанизма сегодня.
Глава 5
Г. Ф. Лавкрафт: невероятный материализм
Загадка Лавкрафта
Антон Шандор Лавей, на обзоре наследия которого мы закончили предыдущую главу, в одной из основополагающих работ «Сатанинские ритуалы» написал:
Лавкрафт, как и Сатана Мильтона, выбирает правление в Аду, нежели прислуживание в Раю. Его существа не являются законченными стереотипами добра и зла, а постоянно колеблются между благоволением и жестокостью. Они уважают знание, в погоне за которым главный герой каждой истории преступает все мыслимые и немыслимые барьеры… существует вероятность того, что Древние есть привидения будущего человеческого менталитета228.
Эти слова, сказанные об одном из самых противоречивых и популярных фантастов XX века, показывают, сколь сложной загадкой является наследие Лавкрафта. С одной стороны, очевидно, что сам он был убежденным атеистом, выдумавшим культ Великих Древних229, с другой – его влияние на последующий эзотеризм и культуру несомненно. В тексте Лавея заметно, что существа из вымышленного пантеона Лавкрафта – идеальная иллюстрация эготеизма, вокруг которого была построена Церковь сатаны, ведь на деле они пустые знаки, вымышленные персонажи, но описываемые как абсолютно свободные и своевольные сущности и в этом своеволии превосходящие моральные ограничения среднего человека. Стоит вспомнить красноречивое описание, данное Древним фанатичным последователем их культа из «Зова Ктулху»:
Час пробьет, когда человечество уподобится Великим Древним – станет вольнолюбивым и диким, преступит грань добра и зла, поправ законы и мораль230.
Примерно к такому идеалу и призывал своих адептов Лавей.
Итак, в нашем повествовании нельзя обойтись без Лавкрафта, но его чрезвычайная современная популярность избавляет нас от необходимости пускаться в рассуждения об общеизвестных биографических деталях, его взглядах, давать хронологию текстов писателя. Для введения в проблему ограничимся лишь кратким наброском портрета «затворника из Провиденса», как часто называли Лавкрафта из‐за его уединенной жизни в родовом доме. Лавкрафт был мизантропом, чьи тесные отношения с людьми ограничились недолгим и неудачным браком, достаточно теплым общением с узким кругом близких друзей и обширной перепиской с коллегами и учениками, которую он вел почти всю жизнь. В современной культуре особенно известными стали его выраженные расистские взгляды по отношению к неарийцам, которые содержательно описаны Мишелем Уэльбеком в книге «Г. Ф. Лавкрафт: против человечества, против прогресса». Несмотря на эти особенности, в плане жизненной морали Лавкрафта можно счесть безупречным: он не пил и не курил, не имел интереса к женщинам, играм, развлечениям, жил на очень скромные средства, оставшиеся от родителей. При жизни американский писатель так и не добился широкой популярности, его рассказы печатались и привлекали к нему молодых коллег, некоторые из них во многом ответственны за сохранение и распространение его наследия, – но по большей части признание было локальным, широким массам он оставался неизвестен. Лавкрафт был убежденным материалистом и атеистом, открыто презиравшим «гуманитарные цепи сирийского суеверия, наложенные Константином»231 и иные «опиумные сны религии»232. Его мировоззрение строилось вокруг учений Ч. Дарвина и Т. Гексли. По собственному признанию, в жизни у него было всего два потрясающих открытия: «…в 1896‐м, когда я открыл эллинский мир, и в 1902 году, когда я открыл мириады солнц и миров в бесконечном космосе»233. И первое и последнее нашли отражение в его творчестве, но ключевую роль для становления писательского метода и вселенной, которая была им порождена, сыграло все же второе. Завораживающая картина мертвого бездушного и бесконечного космоса поразила его, вот как он изящно говорил об этом:
Огромная кладбищенская Вселенная бесконечного полуночного мрака и вечного арктического холода, где катятся темные, холодные солнца с ордами мертвых, замерзших планет, где покоится прах тех несчастных смертных, которые погибли, когда их звезды исчезли с небес234.
Именно в таком восприятии космоса и кроется исток того, что позднее стало именоваться «космическим ужасом», – основной темы, вокруг которой выстроена проза затворника из Провиденса.
К собственному уникальному творческому почерку он пришел не сразу, по общему мнению критиков, первые его работы были подражанием в первую очередь лорду Дансени, как и Лавкрафт, убежденному материалисту235. Лишь с 1921 года уникальная вселенная американского писателя начинает обретать характерные черты, что в итоге приводит к возникновению так называемых старших текстов, среди которых чаще всего выделяют: «Зов Ктулху» (1926), «Цвет из иных миров» (1927), «Данвичский кошмар» (1928), «Шепчущий во тьме» (1930), «Хребты безумия» (1931), «Тени над Иннсмутом» (1931), «Сны в ведьмином доме» (1932), «Тень из безвременья» (1935). Линия старших текстов достаточно условна, единая разветвленная мифология становится имманентной большинству его поздних