круге, расположенная во лбу Бафомета. Она изображает четыре первоначала (огонь, воздух, вода, земля) и квинтэссенцию, пятый элемент, объединяющий все творение, тем самым является символом Христа. Таким образом, все мифологемы и образы, использованные здесь Леви, впоследствии станут базовыми элементами для популярного представления о сатанизме, правда полностью изменив свое значение. Заметим, о перевернутой пентаграмме как образе зла писал уже и сам Леви, он же признавал существование шабашей, где царит зло:
Но шабаш не всегда был только сном, и он существовал в действительности; и даже до сих пор существуют тайные ночные собрания, на которых практиковали и практикуют ритуалы древнего мира, и среди множества этих собраний одни носят религиозный характер и ставят социальную цель; другие предаются оргиям и заклинаниям214.
Ведь слухи о подобных практиках ходили в Париже постоянно со Средних веков и никуда не исчезали.
Бафомет Леви, без сомнения, вошел в историю и во многом ее сформировал, подтверждения тому есть и в наши дни. Так, в 2015 году в Детройте организация «Сатанинский храм» воздвигла бронзовую скульптуру высотой в два с половиной метра, почти воспроизводящую картину Леви. Монумент был призван поддержать принцип отделения церкви от государства и символизировал собой скептическое отношение к религии. Позднее эта же статуя была воспроизведена в ведьмовском сериале «Леденящие душу приключения Сабрины» (2018–2020). Но по-настоящему новое переосмысление рисунок Леви получил в творчестве швейцарского художника Ханса Гигера (1940–2014). В его цикле «Некрономикон I» Бафомет вписан в биомеханическую эстетику и связан с постлавкрафтовской мифологией. Все пантеистические элементы редуцированы: морда более похожа на противогаз, крылья – на части отстегивающегося костюма, а руки напоминают манипуляторы робота. Факел погашен и упирается в лоно обнаженной женщине, висящей над ним в форме пентаграммы. У Гигера гуманистический, социалистический и христианский пафос Леви сознательно выхолощен и заменен на мрачную биомеханическую эстетику215.
Сатанизм как миф
Учение Леви напрямую не было связано с поклонением злу, но, попав в определенный культурный контекст, обрело изначально не присущие ему черты. Этот контекст вновь был создан литературой. Причиной тому два автора: писатель Жорис Карл Гюисманс и журналист Лео Таксиль.
В 1891 году известный писатель-декадент, начавший карьеру под влиянием Бодлера, Ж. К. Гюисманс выпустил роман «Без дна». Книга стала бестселлером и привлекла широкое общественное внимание. Пресса называла ее первым исследованием современного сатанизма, основанным на аутентичных документах. К тому времени Гюисманс уже снискал немалую популярность, но новая книга привлекла внимание не столько из‐за личности писателя, сколько из‐за тематики. Она была посвящена тайному сатанинскому культу, служащему черные мессы в современной Франции. Гюисманс утверждал, что написал роман на основании расследования и имеет доказательства деятельности подобных обществ.
Сюжет «Без дна» вкратце таков. Литератор Дюрталь, альтер эго Гюисманса, пишет исторический роман, посвященный личности Жиля де Ре, французского барона, прославившегося безумными кровавыми преступлениями и сожженного в 35 лет в 1440 году. В истории Франции де Ре часто характеризовался как сатанист, и Дюрталь, изучая его жизнь, не сомневался в том, что его действия были обусловлены инфернальным культом. Абстрагировавшись от истории де Ре, он задался вопросом: а существуют ли подобные тайные общества сатанистов в современном ему Париже? С помощью друзей ему удалось выйти на такую группу и даже принять участие в черной мессе, центральной частью которой были осквернение гостии и оргия. Приведем здесь небольшой отрывок описания мессы в романе:
Из мрака выплыл алтарь – обыкновенный церковный алтарь с дарохранительницей, над которой возвышалось святотатственное распятие. Поруганному Христу вздернули голову, издевательски вытянули шею, а нарисованные на щеках складки превращали страдальческий лик в шутовскую рожу, сведенную судорогой гнусного смеха. Он был обнажен, и вместо повязки, опоясывающей чресла, взору представлялся возбужденный член, бесстыдно торчавший из всклокоченных волос. Тут же стоял потир под покровцом. Расправив алтарный покров, служка кокетливо привстал на цыпочки, словно собирался вознестись, подобно херувиму, и зажег ритуальные черные свечки, которые примешивали теперь к смрадной духоте запах горячего асфальта и вара216.
И далее следует довольно подробное описание осквернения гостии и безумной оргии, когда происходящее стало больше напоминать «сумасшедший дом, кошмарное скопище проституток и буйнопомешанных»217.
Перед нами не что иное, как первое в истории деятельное описание черной мессы, и не будет преувеличением сказать, что все последующие ритуалы, проводимые реальными сатанистами, возьмут образ Гюисманса за образец. А как же Гюисманс, разве он выдумал эту историю? На самом деле ситуация гораздо сложнее. В какой-то момент Гюисманс потерял интерес к жизни, к современному ему христианству он питал отвращение, развлечения, которых у него было предостаточно, прискучили, всерьез встал вопрос о сведении счетов с жизнью, но он решил повременить и поискать смысл еще где-то. Единственное, что казалось достойным, был оккультизм. Вот как он пишет об этом:
Что осталось? Может быть, оккультизм. Не спиритизм! Клоунада медиумов, злоба старушек, вертящих столы! Нет: оккультизм! Не «наверху», а «внизу», или «в стороне», или «за пределами» реальности!218
Причем под оккультизмом он подразумевал наиболее мрачные формы эзотерических практик, в его воображении ассоциировавшиеся с поклонением злу.
В Париже тех лет существовала целая сеть эзотерических сообществ, в той или иной степени развивавших наследие Леви. Гюисманс общался с такими лидерами, как Жозеф Пеладан, Станислас де Гуайта и Жерар Анкосс, более известный как Папюс, но все уверяли его, что они практикуют лишь белую магию и ничего общего не имеют с поклонением злу. Правда, они постоянно указывали то на одного, то на другого персонажа, кто подходил бы на эту роль, и в итоге ему назвали имя аббата Буллана. Буллан был католическим аббатом, запрещенным в служении и создавшим вокруг себя что-то типа религиозной секты. Он практиковал крайние формы христианского монархизма и чаял пришествия эпохи Третьего Завета. Согласно воззрениям Буллана, одной из черт этой эпохи была сексуальная свобода, которую он и практиковал в среде своих адептов. Все это вызывало глубокое отторжение у парижских эзотериков219, поэтому именно его они и указали Гюисмансу. Симптоматично первое послание, адресованное писателем аббату. Начинается оно так:
Мне хотелось бы верить, потому что это означало бы, что я нашел редкую личность в наши серые времена – и я мог бы обеспечить вам отличную рекламу, если бы это было необходимо. Я мог бы представить вас как Сверхчеловека, Сатаниста, единственного из существующих, далекого от инфантильного спиритуализма оккультистов. Позвольте мне тогда, месье, задать вам этот вопрос совершенно прямо, поскольку я