Этот пролив конечно же был морским, и ван Миттен, знавший об антипатии своего друга Керабана, посмотрел на Ахмета с большим удивлением.
Тот сделал ему знак, призывающий к молчанию. По счастью, в этот момент дядя дремал и не видел вод Черного и Азовского морей, смешивающихся в этом проливе, самая узкая часть которого достигает пяти или шести миль в ширину[211].
— Черт! — сказал себе ван Миттен.
Безусловно, очень досадно, что господин Керабан не родился на несколько сот лет позже! Если бы путешествие проходило в это время, то у Ахмета не было бы оснований беспокоиться, как в тот момент. Дело в том, что пролив имеет тенденцию засыпаться песком и в дальнейшем станет только узким протоком с быстрым течением. Если сто пятьдесят лет назад суда Петра великого смогли преодолеть его, направляясь к Азову, то теперь коммерческие корабли вынуждены ожидать, пока воды, подгоняемые южными ветрами, не создадут им необходимую глубину в десять — двенадцать футов.
Но события происходили в 1882 году, а не в году 2000-м, и нужно было принимать гидрографические условия такими, какими они были.
Тем временем карета спустилась со склонов, доходящих до Еникале. При этом она вспугивала оглушительно кричащих дроф[212], прятавшихся в высокой траве. Наконец карета остановилась у главной гостиницы поселка, и господин Керабан проснулся.
— Мы на станции? — спросил он.
— Да, на станции Еникале, — ответил Ахмет.
Все вышли из кареты и вошли в гостиницу. Тем временем экипаж отправился на почту. Оттуда карета должна была прибыть на причал. Там находится паром для перевозки как пеших пассажиров, так и приехавших на лошадях и в телегах. А также — для переправки караванов, приходящих из Европы в Азию и из Азии в Европу.
Еникале представляет собой поселок, где ведется прибыльная торговля солью, икрой, салом и шерстью. Греческое население занято также ловлей осетров и тюрбо[213]. Моряки осуществляют мелкое каботажное судоходство в проливе и у соседнего побережья на легких суденышках, оснащенных двумя косыми парусами. Еникале имеет важное стратегическое положение, почему русские и укрепили его, отняв у турок в 1771 году[214]. Это один из портов Черного моря, которое имеет таким образом два ключа к безопасности: с одной стороны Еникале, с другой — Тамань.
После получасовой остановки господин Керабан дал своим спутникам сигнал к отъезду, и они направились к набережной, где их ждал паром.
Едва взглянув направо и налево, Керабан издал восклицание.
— Что с вами, дядя? — спросил Ахмет, не слишком спокойно себя чувствующий.
— Это что, река? — указал на пролив Керабан.
— Река, действительно! — ответил Ахмет, решивший оставить своего дядю в заблуждении.
— Река! — повторил Бруно.
Знак хозяина дал ему понять, что он не должен заострять внимания на этом вопросе.
— Но нет! Это… — начал было Низиб.
Он не смог закончить. Сильный толчок локтя Бруно оборвал его речь как раз, когда он собирался квалифицировать гидрографическую ситуацию.
Однако господин Керабан все продолжал разглядывать эту реку, преграждавшую ему дорогу.
— Она широкая, — заключил торговец.
— Действительно… довольно широкая… наверное, из-за какого-нибудь паводка, — лепетал Ахмет.
— Паводка… вызванного таянием снега, — прибавил ван Миттен, чтобы поддержать своего молодого друга.
— Таяние снега… в сентябре? — протянул Керабан, оборачиваясь к голландцу.
— Несомненно… таяние снега… старого снега… снега Кавказа, — ответил ван Миттен, который уже не слишком хорошо понимал, что говорит.
— Но я не вижу моста, по которому можно перебраться через эту реку, — продолжал Керабан.
— Действительно, дядя, его больше нет, — ответил Ахмет, приложив согнутую руку к глазам и всматриваясь в невидимый мост предполагаемой реки.
— Однако должен быть мост, — сказал ван Миттен. — Мой путеводитель упоминает о его существовании.
— А! Ваш путеводитель упоминает о существовании моста? — спросил Керабан, хмуря брови и смотря прямо в лицо своему другу ван Миттену.
— Да… этот знаменитый мост… — пробормотал голландец. — Вы хорошо знаете… Понт Эвксинский, Pontus Euxenos древних…[215]
— Такой древний, — сказал Керабан, у которого слова со свистом прорывались сквозь полу сжатые губы, — что он не мог устоять перед паводком, вызванным таянием снега… древнего снега.
— Кавказа! — смог добавить ван Миттен, но его фантазия уже исчерпалась.
Ахмет держался немного в стороне. Он уже не знал, как отвечать дяде, чтобы не вызвать спора, который, очевидно, кончился бы плохо.
— Ну, племянник, — сказал Керабан сухим юном, как мы переберемся через эту реку, раз нет или, вернее, больше нет моста?
— О! Мы конечно же найдем брод! — небрежно сказал Ахмет. — Воды так мало!..
— Едва можно намочить каблуки, — прибавил голландец, которому лучше было бы промолчать.
— Отлично, ван Миттен, — воскликнул Керабан, — засучите ваши брюки, входите в реку, а мы последуем за вами.
— Но… я…
— Давайте! Засучивайте! Засучивайте!
Верный Бруно счел нужным выручить хозяина.
— Это излишне, господин Керабан, — сказал он. — Мы переправимся, не намочив ног. Есть паром.
— А! Есть паром? — ухмыльнулся Керабан. — Это очень удачно, что позаботились поместить его на этой реке… вместо унесенного моста… этого знаменитого Понта Эвксинского! Почему же было сразу не сказать о нем? И где он, этот паром?
— Вот он, дядя, — ответил Ахмет, указывая в сторону набережной. — Наша карета уже на нем.
— В самом деле?
— Да! И полностью запряженная.
— Полностью запряженная? А кто приказал?
— Никто, дядя! — ответил Ахмет. — Начальник почты отвел ее туда сам, как он все делает…
— С тех пор, как больше нет моста, не так ли?
— Впрочем, дядя, другого способа продолжить нашу поездку и не было.
— Был и другой способ, племянник Ахмет! Можно было вернуться и проехать вокруг Азовского моря с севера.
— Двести лишних лье, дядя! А моя женитьба? А тридцатое число? Вы забыли тридцатое число?
— Вовсе нет, племянник, и я намерен вернуться как раз до этой даты. Поехали!
Какое-то время Ахмет сильно волновался. Не приведет ли дядя в исполнение свой безумный план вернуться через полуостров? Или, наоборот, он согласится занять место на пароме и пересечь пролив Еникале?
Господин Керабан направился к парому. Ван Миттен, Ахмет, Низиб и Бруно последовали за ним, не желая давать никакого повода для грозившей начаться бурной дискуссии.