За пловом последовала миска йогурта, или квашеного молока, которая была очень кстати после борьбы с куриными костями. Затем появились достаточно аппетитные лепешки, известные здесь под названием катламас.
Бруно и Низиб получили приблизительно такие же кушанья, как и хозяева, за исключением того, что на их столе плов был заменен некой черноватой субстанцией[199] дымящейся, как чугунная плита камина.
— Что это такое? — спросил Бруно.
— Не могу сказать, — пожал плечами Низиб.
— Но вы же местный житель.
— Я не местный житель.
— Ну, почти, поскольку вы — турок, — заметил Бруно. — Итак, дружище, попробуйте-ка эту высушенную подошву и скажите мне, что о ней можно подумать.
Всегда послушный Низиб впился зубами в кусок упомянутой «подошвы».
— Ну? — спросил Бруно.
— Это совсем невкусно, но все же можно есть.
— Да, Низиб, когда умирают от голода и больше нечего положить в рот.
И Бруно решительно попробовал кушанье в свою очередь, пойдя на риск из страха похудеть.
В общем блюдо было съедобным, особенно при нескольких стаканах пива, что и доказали оба сотрапезника.
Но неожиданно Низиб воскликнул:
— Да поможет мне Аллах!
— Что с вами, Низиб?
— А если то, что я съел, было из свинины?
— Не исключено! — подтвердил Бруно. — Бедняга Низиб! Хороший мусульманин, как вы, не должен питаться мясом этого нечистого животного. Но мне думается, что если это неизвестное блюдо — из свинины, то вам остается только одно.
— Что же именно?
— Спокойно переварить его, коль скоро оно уже съедено.
Это, однако, не успокоило Низиба, скрупулезно соблюдавшего законы Пророка[200], и поскольку он был сильно встревожен, то Бруно отправился за разъяснениями к хозяину гостиницы.
После этого Низиб успокоился и смог без упреков совести предаться перевариванию съеденного. Кушанье оказалось даже не мясом, а рыбой чебак[201], которую разрубают надвое вдоль как треску, сушат на солнце, коптят, подвешивая над очагом, а также едят сырой или почти сырой. Она является важным экспортным товаром на всем побережье вплоть до Ростова, находящегося на крайнем северо-востоке Азовского моря.
Итак, слуги и хозяева вынуждены было довольствоваться этим скудным ужином в гостинице Арабата. Постели показались им еще более жесткими, чем подушки кареты. Однако здесь они не тряслись по ухабам, и сон в этих не очень комфортабельных комнатах все же избавлял от накопившейся усталости.
На следующий день, 2 сентября, с восходом солнца Ахмет был уже на ногах и отправился на поиски почты, чтобы взять там сменных лошадей. Предыдущая упряжка, измученная долгим и тяжелым перегоном, не смогла бы отправиться в путь без, по крайней мере, двадцатичетырехчасового отдыха.
Ахмет рассчитывал привести к гостинице уже запряженную карету, чтобы его дяде и ван Миттену оставалось бы только подняться в нее и следовать по дороге на Керченский полуостров. Почта находилась на краю поселка, но там не было и следа свежих лошадей. Конюшня оказалась пустой, и начальник не смог бы этого изменить даже за золото.
Чрезвычайно разочарованный этим препятствием, Ахмет вернулся в гостиницу. Господин Керабан, ван Миттен, Бруно и Низиб, уже готовые к отбытию, ожидали карету. А один из них — излишне говорить который — даже начинал уже подавать видимые признаки нетерпения.
— Ну, Ахмет, — воскликнул он, — ты возвращаешься без ничего? Нам что же, самим идти за каретой на почту?
— К сожалению, это бесполезно, дядя, — ответил Ахмет. — Там нет ни одной лошади.
— Ни одной? — удивился Керабан. — И они будут только завтра.
— Вот как?
— Да! Это потеря двадцати четырех часов!
— Ну нет, ни за что! — воскликнул Керабан. — Я не хочу терять ни десяти, ни пяти, ни даже одного часа!
— Но, — заметил голландец своему другу, который уже начинал «заводиться», — если лошадей нет?
— Будут! — ответил господин Керабан.
И по его знаку все последовали за ним. Через четверть часа путешественники добрались до станции и остановились перед дверью. Начальник стоял на пороге с равнодушным видом человека, который отлично знает, что нельзя заставить его дать то, чего нет.
— У вас нет лошадей? — спросил Керабан уже достаточно вызывающим тоном.
— У меня только те, которые доставили вас вчера вечером, — ответил начальник почты, — и они совсем обессилены.
— А почему, будьте любезны объяснить, у вас нет свежих лошадей на конюшнях?
— Потому что их взял один турецкий господин, который едет в Керчь, а оттуда — в Поти[202] через Кавказ.
— Один турецкий господин! — воскликнул Керабан. — И конечно же, один из этих европеизированных османов. Мало того, что они путаются под ногами на улицах Константинополя, так нужно еще, чтобы они встречались на дорогах Крыма! И кто он?
— Мне известно, что его имя господин Саффар, вот и все, — спокойно доложил начальник почты.
— Ну и почему вы позволили себе отдать остававшихся у вас лошадей этому господину Саффару? — спросил Керабан с сильнейшим презрением.
— Потому что этот путешественник прибыл на станцию вчера утром, за двенадцать часов до вас, и, поскольку стояли свободные лошади, у меня не было никаких причин отказать ему.
— Напротив, они были!
— Были? — удивился начальник.
— Без сомнения, поскольку сюда ехал я!
Что можно ответить на подобные аргументы? Ван Миттен хотел вмешаться, но получил от своего друга резкую отповедь. Что до начальника, то, насмешливо посмотрев на господина Керабана, он вознамерился вернуться в дом, когда негоциант остановил его, говоря:
— В конце концов, все это не важно. Есть у вас лошади или нет, но нужно, чтобы мы отправились сейчас же!
— Сейчас же? — переспросил начальник станции. — Повторяю вам, у меня нет лошадей.
— Найдите!
— Их нет в Арабате.
— Найдите две, найдите одну, — напирал Керабан, начинавший уже терять самообладание, — найдите пол-лошади… Но найдите!
— Но если их нет? — посчитал нужным сказать мягким голосом ван Миттен.
— Надо, чтобы они были!
— Может, вы найдете нам упряжку из мулов? — спросил Ахмет у хозяина станции.
— Хорошо! Пусть будут мулы! — прибавил господин Керабан. — Мы будем довольны и ими.
— Я никогда не видел в провинции мулов, — ответил начальник почты.
— Ну, одного-то он сегодня видел, — шепнул Бруно на ухо хозяину, явно имея в виду Керабана, — и знаменитого!
— Тогда ослы? — спросил Ахмет.