неожиданно для всех откладывать такие ряды, что настоящему косарю было впору.
Все, и офицеры, и солдаты, были увлечены стрельбой, стремлением победить в соревновании. Каждый смотрел на предстоящее испытание как на дело самолюбия. Это было состязание, которое для чести полка надо было выиграть во что бы то ни стало и выиграть с треском. Больше всего боялись, как бы не подвела погода. Дождь или ветер могли бы все испортить. По счастью, погода выдалась на славу. День был ясный и не жаркий. Стрельбу начали в 6 часов утра, по холодку, а к 11 часам стали известны результаты. Результаты оказались головокружительные. Ни одна (рота. – В. П.) не показала ниже „сверх-отличного“.
Шестой роте Свешникова досталось довольно трудное упражнение: на 300 шагов, лежа, по головным нового образца, т. е. по мишеням, обрезанным по форме головы. По условиям 11 процентов попадания считалось „отлично“. Рота выколотила 65.
Высокое начальство ждало результатов стрельбы с таким нетерпением, что тут же сообщило их вел. кн. Николаю Николаевичу. Тот немедленно же позвонил по телефону командиру полка, поздравил его и сказал, что сейчас же сам едет в полк поздравить чинов и офицеров, после чего останется обедать. Действительно, минут через 20 на шоссе показались три всадника. Первый громадного роста на громадном сером коне. За ним адъютант и вестовой. Визит самый неофициальный. Полк был выстроен на передней линейке. Все без оружия. Николай Николаевич поздоровался и крикнул: „Ко мне!“. Все, и солдаты, и офицеры, к нему бросились и окружили его плотным кольцом. Говорил он мало, но громко и всех расхвалил. Мог он и разругать и часто ни за что, но когда хвалил, то хвалил щедро и слов не жалел. И чины, и офицеры пришли в восторг, и ура было сумасшедшее. Николай Николаевич благоразумно с лошади не слезал. Но публика вошла в такой азарт, что была сделана попытка нести его с конем, в виде конной статуи.
Наконец, чины неохотно разошлись по палаткам, и Н. Н., окруженный офицерами, проехал в Собрание. К этому времени туда же приехал командир корпуса Данилов, начальник дивизии… и командир бригады… За краткостью предупреждения, в смысле еды ничего особенного для высоких гостей приготовить не успели. Дали им обыкновенный четырехблюдный будничный обед. Но уже за супом вино стало литься рекой. Сели во втором часу дня, а встали в шесть. Дежурного по полку… пришлось сменить. Вещь в полковых анналах без прецедентов. В середине обеда полковник предусмотрительно распорядился, чтобы генеральских верховых лошадей отослали домой, а прислали бы коляски. К концу обеда Н. Н. снова пожелал видеть чинов. Все как были, большинство в опорках, обычный лагерный костюм вне строя, повалили в собранский сад и запрудили его весь. Поломали много кустов и помяли все цветы. Н. Н. вышел на террасу и опять благодарил и хвалил. Когда его, наконец, посадили в коляску и повезли, орущая толпа бросилась, за ним и проводила его чуть не до половины Красносельского шоссе»[42].
Ю. В. Макаров также обращается к опыту прошедшей Русско-японской войны и видит причины поражения в плохой подготовке, традиционной расхлябанности, характерно проявлявшейся и в Красносельских лагерях.
«В следующие лагери 13 года, <…> мы опять заработали себе стрелковый триумф. На состязании всей гвардии полк выбил императорский приз. Приз был большая серебряная братина с уральскими камнями, довольно красивая. При вручении его произошел очень характерный для наших старых порядков казус. Вот где таились Мукдены, Цусимы и всякие наши военные несчастья.
Специально в полк вручать приз царь не приезжал, а предполагалось, что он передаст его полку на Военном поле, проездом туда, куда он в это время собирался ехать. К назначенному часу полк пришел на Военное поле. Оправились, построились, почистились и ждут. В положенное время по дороге из Красного Села показалась вереница автомобилей. Вышел царь. Новицкий командует: „Полк, слушай, на кра-ул!“. Музыка гремит „Боже, царя храни“. Царь в нашей форме, здоровается и обходит ряды. Сейчас он должен выйти на середину, поблагодарить за службу, поздравить и передать приз. Старый знаменщик Р. А. Чтецов уже приготовился его бережно, обеими руками принять. Как вдруг в царской свите замешательство. Что случилось? Оказалось, что церемонию передачи придется немножко отложить. Дело за сущими пустяками. Приза нет. Забыли захватить. Адъютант помчался за призом в Красное, а царю тем временем предложили осмотреть пулеметную команду, на что он послушно и согласился. Минут через сорок привезли приз, и на этот раз церемония прошла благополучно»[43].
Про обучение стрельбой пишет и П. Н. Краснов:
«Училище стреляло на примитивно оборудованном стрельбище у Кавелахтских высот. Мишени ставились у края высот, по бокам были устроены земляные закрытия для махальных. По сигналу, после каждого выстрела, махальные выбегали с указками, долго шарили по большим темным мишеням, отыскивая попадание, и забивали отверстия специальными колышками. Все это требовало много времени. Мишени были фигурные, в рост, поясные и головные, изображали русского солдата в черном мундире в бескозырке с алым околышем и красным ружейным ремнем. Вследствие такой показки, с выбеганием после каждого выстрела махальных, стрельба тянулась томительно долго. Мы начинали ее в пять часов утра. Нас будили в четыре часа, и, наскоро напившись сбитня, мы шли всею ротою на стрельбище. Возвращались повзводно, а иногда и поодиночке, и, вернувшись, чистили винтовки и отдыхали до обеда. На стрельбе – священнодействовали. Меткая стрельба считалась обязательной для пехоты. Мы затаивали дыхание, мягко обжимали спуск, и после выстрела юнкер должен был сказать, какие ошибки были им сделаны в прикладке. Над юнкером всегда стоял „дрючи́ла“ и смущал своими подсказками.
– Э, батенька мой, свалили винтовку… Ну, куда вы целите? И винтовка ходит у вас в руках. Да, подводите же снизу… Снизу! снизу! – шипел он за плечом стреляющего.
Пока стрельба была на малые дистанции – 200, 400 шагов, ротный Никонов радовался на меня – все кресты да кресты, попал да попал, но когда стали стрелять на 600, 800, а потом на 1200 и 1400 шагов, поищи у меня промахи. Я не был дальнозорок и почти не видел мишени – туманное пятно было перед глазами, и в него я наводил винтовку. Очки? Но надеть очки – это погубить репутацию, а по тому, как приглядывался ко мне Никонов, я уже чувствовал, что могу попасть в портупеи-юнкера и даже, может быть, во взводные. Надеть очки означало бы полный провал. Не совсем меткая стрельба делу не вредила»[44].
Свои воспоминания о пребывании в Красносельских лагерях оставил К. Г. Маннергейм. Будущий руководитель финского государства много лет провел на русской службе: