друг с другом. Хищные социальные животные при нападении или преследовании особенно чувствительны к подбадриванию, исходящему от собратьев. Стая подает голос из-за функциональной ценности упражнения, которое помогает индивидам оставаться в контакте друг с другом и поддерживает в каждом должный уровень агрессивной ярости. Эта серьезная и ограниченная страсть естественным образом концентрируется на внешнем объекте или добыче, которые соответственно становятся объектом ненависти, отметающей любое другое чувство, будь то симпатия, самообладание или чувство нелепости. Так что забавный спектакль – немцы приветствующие друг друга фразой «Боже, покарай Англию!» и должный ответ – не просто случайный и незначительный феномен, а проявление инстинктивной необходимости; такое объяснение подтверждается необычайно широким распространением явления и до нелепости серьезным исполнением. Это приветствие прижилось, поскольку обладает функциональной ценностью, а в Англии подобные идеи не сработали, так как функциональной ценностью не обладали и не могли – для людей социализированного типа, единство которых основано на связях иного типа.
Таким образом, волк – отец военной песни, и только народы волчьего типа пользуются военными песнями на полном серьезе. Моральный дух животных социализированного типа не зависит от агрессивной ярости. К таким ее проявлениям, как общий вой и военные песни, они не испытывают инстинктивного импульса и поэтому способны сохранять относительно объективный взгляд. А крики стаи, кажущиеся, таким образом, просто бесполезным автоматизмом, вполне естественно, выглядят как явно абсурдные.
Примеры поведения, иллюстрирующие эти глубокие различия, часто встречаются в историях тех, кто рассказывает о войне. Зафиксировано, что немецкие солдаты в окопах в пределах слышимости англичан, стремясь вывести последних из себя и привести в ужас, пели английскую версию своего нежно любимого «Гимна ненависти». После чего англичане, внимательно слушавшие и выучившие слова ужасного вызова, вогнали врагов в ступор, повторив гимн с той же энергией, с мастерством экспертов оценивая проклятия в адрес своей родины.
Вряд ли можно представить более значительную демонстрацию психологических различий этих двух социальных типов.
Особенности волчьего типа как нельзя лучше подходят к условиям агрессии и завоевания и легко обеспечивают для этих целей максимальную отдачу моральной силы. Пока такая нация активна и побеждает в войне, ее моральные ресурсы не могут иссякнуть и она будет способна на неограниченные самопожертвование, мужество и энергию. Однако если лишить ее возможности продолжать агрессию, прервать серию побед несколькими тяжелыми поражениями, нация неизбежно утратит двигатель морального духа. Конечным и единственным источником неиссякаемой моральной силы стадной единицы является совершенство общения между индивидами. Как мы видели, этот источник плохо развит в обществах агрессивного типа и сознательно игнорировался в Германии. Как только ей придется, если вообще придется, смириться с несколькими явными поражениями на поле боя, все пути для новой агрессии будут закрыты, Германия осознает, как сильно зависели ее моральные ресурсы от непрерывного успеха, и не сможет долго скрывать это осознание от мира.
То, что Германия всегда смутно осознавала природу своей силы – хотя, возможно, не природу своих потенциальных слабостей – видно по неизменной настойчивости в необходимости агрессии, в поддержании атаки любой ценой. Этому принципу она неуклонно следовала на протяжении всей войны. Примером служит целая серия ужасных выпадов против врагов. Стратегическое значение их, возможно, стало меньше по мере того, как возросла моральная необходимость в них. Франция, Фландрия, Россия и Балканы поочередно вынуждены были поставлять моральную пищу победе и нападению, без которой Германия вскорости оголодала бы. Есть качество, которое не может не ужаснуть воображение, в судьбе великой и замечательной нации, как бы сильно ее отчуждение от инстинктов человечества ни заморозило естественные потоки жалости. Истощенная своим страшным ударом по России, Германия должна с безумной усталостью обратиться к еще одному предприятию, где можно найти моральные потребности, которые русская кампания уже перестала удовлетворять. Именно к подобному механизму мы должны обратиться, чтобы проследить конечный источник морской и воздушной атак на Англию. Стратегически на эти действия, возможно, возлагалась какая-то надежда, а возможно, и нет; вполне вероятно, ожидалось, что они подорвут боевой дух Англии. Однако за ними, сознательно или нет, стояла моральная потребность сделать хоть что-то против Англии. На это указывают обстоятельства и периоды войны, в которые эти действия предпринимались. Поскольку кампании подводных лодок и цеппелинов не предполагали больших затрат или энергии, тот факт, что их ценность скорее моральная, чем военная, и связана с моральным духом их изобретателей, а не их жертв, представляет главным образом академический интерес, поскольку проливает дополнительный свет на природу силы и слабости Германии.
Отношение немцев к дисциплине достаточно поучительно, чтобы заслуживать здесь некоторого комментария. Когда Германию упрекали, что она довольствуется – по сравнению с другими народами – состоянием политического инфантилизма, ограничивая личную свободу своих граждан со всех сторон, а их политическую ответственность держа в самых узких пределах, ответ политических теоретиков содержал два различных и противоречивых тезиса. Говорилось, что немец, признавая ценность государственной организации и строгую дисциплину в качестве необходимого условия, сознательно отказывается от иллюзорных притязаний демократа на власть и подчиняется своего рода общественному договору, который, несомненно, выгоден в долгосрочной перспективе. Такое утверждение можно отвергнуть сразу, и не стоит уделять много внимания заблуждению столь почтенному и полностью несовместимому с опытом. А с другой стороны, говорилось, что врожденная тяга немцев к дисциплине доходит до гениальности. В смысле несколько менее лестном, чем предполагалось, это утверждение настолько же верно, насколько утверждение об общественном договоре ложно. Агрессивный тип общества привержен дисциплине в самых ее грубых формах. Социализированный тип, разумеется, способен подчиняться дисциплине – иначе не могло бы существовать государство, но в нем преобладает дисциплина не столь прямая, менее принудительная и более основанная на доброй воле.
Пожалуй, естественно, что сообщества, где принимаются и поощряются свирепость и жестокость, зависят от свирепости метода насаждения своей воли. У отары овец есть пастух, но у своры гончих есть хлысты. В человеческих обществах того же типа мы можем ожидать общего признания ценности дисциплины и терпимости к ее применению скорее из-за того, что она сурова, чем вопреки ей. Похоже, в этом состоит механизм того, что англичанину представляется тайной немецкого подчинения руководству и дисциплине. То, что крепкий солдат терпит удары хлыстом по лицу от офицера за мелкое нарушение – такое случается сплошь и рядом, свидетельствует о психическом состоянии обоих, непостижимом для нас. Гипотеза, которую я предлагаю, даст объяснение на основе сравнения со сходным феноменом: подчинение собаки хозяину, который хлещет ее в наказание. Пример собаки хорошо показывает, что для хищного социального животного твердое и даже жестокое принуждение к дисциплине не просто приемлемая, а вполне удовлетворительная процедура в психологическом смысле.