— Идем, Лер, — поторапливает меня Леонов. В машине мне одной, конечно же, не разрешает остаться. Боится, что похитят.
Я покидаю прохладу салона автомобиля. На улице конец августа, ночи до сих пор безумно жаркие. Следую за ним, но в дом не захожу. Сажусь на качели и отталкиваюсь ногами.
В окнах загорается свет. Я вспоминаю о котятах и все же иду к входной двери. Мне неловко, что я без приглашения нахожусь в чужом доме, но не могу не воспользоваться возможностью.
Каспер на прежнем месте. Крепко спит вместе с малышами. Я не бужу ее. Просто сижу рядом на корточках, слушая громкое успокаивающее урчание кошки.
— Можем ехать, Лер. — На пороге появляется Давид, и я нехотя отрываюсь от них.
У него в руках зеркалка, а у меня энергия уже улетучилась. Не решаюсь предложить остаться здесь до утра. Да и у меня в деревне осталось одно незавершенное дело.
Обратно едем молча. Я уже не так паникую, сидя на переднем сиденье. Прикрываю веки и не замечаю, как проваливаюсь в сон.
Чувствую на себе теплые руки. Ощущение, словно прошло мгновение, но, открыв глаза, понимаю, что мы снова во дворе бабушкиного дома.
— Черт, я отрубилась. — Не даю Давиду взять себя на руки. Сама выхожу из салона, потягиваюсь. Иду к багажнику с намерением забрать наши покупки. — Что там с гамаком?
— Я думал, мы отложим это на следующий раз.
— Хочу сейчас. Нет, сначала на луну смотреть хочу, — вспоминаю, зачем мы возвращались в город.
— Идем.
Давид берет фотоаппарат, закрывает машину, отбирает у меня пакет, кладет ладонь на мою поясницу, и меня прошибает током. Но я не отстраняюсь. Не маленькая ведь. Нужно показать, что мне безразличны все эти его взгляды и прикосновения.
Давид приставляет лестницу к пристройке за домом. Я забираюсь на ровную крышу первой, Леонов следом. Садимся на шифер, я забираю у него фотоаппарат, Давид же достает из пакета колу. Наблюдает неотрывно за моими действиями. Мне внезапно прохладно становится. И на затылке волосы поднимаются от его близости.
Я подношу к лицу фотоаппарат, настраиваю объектив. Направляю на луну.
— Ничего себе! — восхищенно вскрикиваю, привстав, потому что до последнего не верила, что Давид не соврал и для того, чтобы рассмотреть Луну, не нужен телескоп.
Это похоже на свидание. Серьезно. Я, Давид, крыша — пусть и полуразрушенного сарайчика в богом забытой деревне, — звездное небо, выпивка и жгучее желание, что разливается по венам каждый раз, когда губы касаются горлышка бутылки, из которого только что пил он.
А потом я передаю ему газировку и наши пальцы соприкасаются, задерживаются немного больше допустимого. Прошибает током, и мурашки по коже ползут.
— Гадость какая, — кривлюсь, когда горло обжигает терпкий алкоголь.
— Предлагал же тебе вино купить. Это пойло не для девочек.
Давид отбирает у меня бутылку. Я протестую. Но он переливает в ту, где осталось немного колы, и протягивает мне обратно.
— Так лучше будет.
Сам же пьет из горла в неразбавленном виде. Но, скорее всего, за компанию или просто для виду. Ему за руль утром, а еще он, можно сказать, при исполнении своих прямых обязанностей. Поэтому не положено ему напиваться. В отличие от меня.
Давид методично спаивает меня, подливая. Я делаю вид, что не замечаю этого. Мне достаточно совсем немного для того, чтобы мысли начали путаться, голова кружиться и я почувствовала легкость во всем теле. Именно то, чего так хотелось. И никаких тревожных дум либо анализа произошедшего между нами. Хотя бы на короткое время.
Легла на спину, направила взгляд в небо.
Хорошо так.
Рядом устроился Давид. Потянулся к моей руке, переплел пальцы. Я почему-то не возражала.
Веки налились свинцом. В сон потянуло. Выключила фонарик, светивший в глаза.
Вот почему другие люди, когда выпьют, становятся веселыми и полными энергии, а мне сразу спать хочется? Нечестно.
— Идем в дом, Лера. Я же не смогу тебя вниз спустить, если уснешь, — разрушает Давид блаженную тишину.
— Мне и тут хорошо, — бубню я. Двигаться сил нет.
— Утром солнце голову напечет и лицо сгорит, — приводит весомый аргумент.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я вздыхаю. Веду себя словно меленькая.
— Сил нет.
— Я прибавлю.
Он поднимается на ноги, берет меня за руки, тянет на себя, заставляя встать. Голова идет кругом, меня ведет в сторону. Давид спускается первым, придерживает меня. Моя задница прямо напротив его лица — от этой мысли начинаю хихикать, и в то же время щеки пылают. Специально виляю бедрами, желая быть более сексуальной в глазах Давида, но вместо этого нога соскальзывает с лесенки и я заваливаюсь назад. К счастью, это случается уже на последних ступеньках.
— Осторожно. — Леонов перехватывает меня за талию, прижимает к своей горячей крепкой груди, нежно целует в шею.
Я сглатываю. Мурашки расползаются по телу в который раз за этот день.
— Спасибо. — Вырываюсь из его объятий и медленно бреду в сторону дома.
Позади слышен тяжелый вздох. Шаги. Давид догоняет меня, кладет ладонь на поясницу. Я еще несколько раз спотыкаюсь по пути. Сил едва хватает, чтобы до комнаты своей добраться. Выгляжу нелепо, а не сексуально.
Досадно.
В небе уже начинает загораться рассвет. Падаю на кровать. Чувствую, как с меня стягивают кроссовки. Давид включает кондиционер. Ложится рядом, что удивляет меня. Я не противлюсь, когда он обнимает меня со спины, не могу и слова из себя выдавить. Впервые за долгое время забываюсь крепким беззаботным сном.
Хороший все же коньяк, наверное, был.
Глава 24. Лера
Голова болит настолько сильно, что мне начинает казаться: умираю.
Кто-то за окном рубит дрова, и эти ритмичные удары отдаются болезненной пульсацией в висках.
В горле пересохло. Тошнит.
Я обвожу взглядом комнату, воспоминания прошлой ночи медленно возвращаются ко мне.
— Вот черт, — из горла вырывается кряхтение. Я сажусь в кровати, и перед глазами все начинает плыть.
В памяти полыхают воспоминания о прошлой ночи. Я переспала с Леоновым, а потом вела себя абсолютно безрассудно.
Скомканная простыня рядом и примятая подушка указывают на то, что провела я эту ночь не одна. Одеяло сползает с моей груди, и я выдыхаю от облегчения. Я одета. Хоть что-то радует.
Краем глаза цепляюсь за прикроватную тумбочку, и брови удивленно взлетают вверх.
«Съешь меня, и станет легче», — гласит записка. Рядом стакан воды и белая таблетка.
Я усмехаюсь и с жадностью тянусь за водой. После коротких сомнений принимаю таблетку. Не думаю, что в планы Давида входит мое отравление. Скорее повторное соблазнение. Но не могу не отметить, что эта его забота подкупает.
Каждый мой шаг отдается болью в голове. Я останавливаюсь у окна, замерев на мгновенье. Давид в одних штанах орудует топором. По мощной спине стекают капельки пота. Давид рядом с домом. Если отодвинуть занавеску, сразу же заметит.
Я наблюдаю за ним мучительно долго. Глупое сердце сбивается с ритма. Нельзя так. Нельзя, иначе снова будет больно. С трудом заставляю себя оторваться от созерцания его красивого тела, от того, как переливаются мышцы на солнце, от того, как одним махом под натиском его силы, направленной на топор, раскалываются надвое поленья.
Я принимаю душ. Долго стою под водой. Кажется, мне становится лучше. У меня сегодня множество дел. Нужно все успеть. Странно, что Давид не разбудил меня, уже почти обед, а ему, кажется, в городе нужно было быть еще утром.
В кухне на столе стоит чашка с кефиром и омлет. К горлу подступает горечь, на еду даже смотреть не могу.
Я выхожу во двор, щурюсь под лучами яркого солнца. Глаза начинают слезиться. Обхожу дом, скрестив руки на груди. Чувствую себя раздавленной, от энергии, что бурлила внутри меня вчера, не осталось и следа. Я не знаю, как теперь с Давидом себя вести. Какая у него будет реакция на то, что было между нами? Посмеется? Начнет язвить? Или сделает вид, что ничего не случилось? Последнее было бы предпочтительней.