Читать интересную книгу Верен до конца - Василий Козлов

— Не может быть! — раздался голос судьи.

— Сейчас убедитесь сами.

На заседание этого бюро я вызвал всех вышеназванных товарищей. Коптелович не явился, сказавшись больным; остальные дожидались в соседней комнате.

Вызвали их.

Савченко сразу стал отпираться. Достал из кармана френча какие-то сводки, вырезки из нашей районной газеты и стал докладывать, как обстоят дела в колхозах его сельсовета.

«О, да тебя дробью не возьмешь, — подумал я. — Поднаторел! И этот человек столько времени заведует школой по подготовке кадров. Чему же он там учит людей? Фрукт!»

— Вот тебе, Василий Иванович, и данные по сельсовету, — сказала Элькина. — Может, вы с товарищем Савченко разъехались?

— Это бывает, — подтвердил кто-то.

— Мне передавали, что вы наведывались в Рованичи, — тотчас сказал Савченко. — В среду.

Это было верно.

— Кто ж вас информировал? — спросил я.

— Кто? Гололоб. Председатель сельсовета. Я в этот же день был, только позже.

Маленькие глазки Савченко бегали, и я не мог поймать их взгляда. Но стоял он прямо, отвечал громко, при этом рубил воздух короткопалой рукой.

— Вот видите, — с насмешкой сказал судья и откинулся на спинку стула.

Я попросил вызвать Гололоба и секретаря парторганизации колхоза. Когда они вошли в кабинет, Савченко сразу сник, его стриженая голова, казалось, еще глубже ушла в плечи. Видно, он никак не ожидал очной ставки. Наверно, надеялся задним числом обработать руководителей сельсовета и колхоза и выйти сухим из воды.

— Видели вы хоть раз за эти дни товарища Савченко у себя? — спросил я.

— Нет.

— Обмануть хотели бюро райкома? — повернулся я к Савченко.

Он стал что-то мямлить. Честно говоря, даже жалко его стало. Но о какой жалости тут говорить, если человек так отнесся к партийному поручению?!

Я поставил вопрос об исключении Савченко из партии. Никто из членов бюро не встал на его защиту.

Трестинский повел себя еще более развязно. Он уверял, что попутно собирал материал для газеты, ездил по колхозам, вот поэтому-де его лишь мельком и видели в сельсовете. Очень он мне не понравился на этом бюро! Я все больше поражался: такой человек возглавляет идеологическую работу, и он же как редактор районной газеты формирует общественное мнение! Совершенно ясно, что Трестинский не должен занимать тех должностей, которые занимает. Я предложил снять его.

Мнение бюро разделилось. Все же большинство поддержало меня. Трестинского освободили от работы.

От Червеня Минск находится в шестидесяти километрах, и в середине второй недели я приехал в обком, зашел к Матвееву. Он усадил меня в кресло.

— Огляделся на новом месте, Василий Иванович?

— Да вроде бы огляделся.

— С народом познакомился? Кое в каких сельсоветах побывал?

— Весь район объездил, Александр Павлович. Общее представление имею и о городе, и о селе.

— Выкладывай, что увидел свежим глазом.

Я обрисовал секретарю обкома положение в Червене, информировал, как у нас идут сселение хуторов, уборочная, какие меры мы принимаем для подъема хозяйства. Объяснил, за что исключили из партии Савченко, возбудили дело против Коптеловича. Последнего привлекаем к ответственности не только за невыполнение партийного поручения, а и за нарушение Устава сельхозартели.

Рассказал о поведении Элькиной. Попросил, если это только возможно, отозвать ее из Червеня, а на ее место прислать другого человека, на которого можно было бы положиться.

Вопросы все эти для нас были важные, я волновался.

Матвеев не перебивал меня, слушал внимательно. Зазвонил один из телефонов на столе. Секретарь обкома послушал и опять повернулся ко мне:

— Все?

— И так вам тут навалил с три короба. Небось подумаете, вот Козлов размахался кулаками! Но без таких крутых мер, Александр Павлович, толку не добьемся. Партийная организация у нас здоровая, вот только некоторые подрывают веру в ее боеспособность, расшатывают дисциплину. Оздоровить обстановку необходимо…

Я замолчал, взглянул на Матвеева, не считает ли он наши меры слишком крутыми? Но останавливаться на полдороге я никогда не любил и, твердо и прямо глядя ему в глаза, закончил:

— Червенское бюро просит областной комитет поддержать нас.

Матвеев закурил.

— Не беспокойся, Василий Иванович. Примиренческими настроениями мы, в обкоме, не страдаем и потакать антипартийным поступкам не станем. Действуйте смело. Только не торопитесь.

Постепенно партийная организация района прониклась доверием к новым мероприятиям бюро, ежедневно я чувствовал растущую поддержку коллектива.

А вскоре я получил хорошую подмогу: обком партии на место Элькиной рекомендовал нам вторым секретарем Романа Наумовича Мачульского. Я с первого взгляда поверил в него, почувствовал к нему расположение. Здоровенный, плечистый, голос громкий, говорит открыто то, что думает, смело берется за любое дело.

Первая большая кампания, которую мы проводили вместе с Романом Наумовичем в Червене, — это сселение хуторов.

Эти хутора были для нас сущим бедствием.

Обособленная жизнь в лесу, где-то на отшибе, делала многих людей закоренелыми собственниками, чурающимися всего нового. Вот почему в гражданскую войну на хуторах гнездились белобандиты, скрывались дезертиры — «зеленые». Небезопасно было попасть туда и в годы нэпа, и в годы «великого перелома», когда началось решительное наступление на кулаков. Чаще всего именно на хуторах гноили в ямах хлеб, прятали его в колодцах.

Не всякий решался ехать в дальние, глухие хутора: там случались ограбления, а то и дела пострашнее. Лютой ненавистью встречали хуторяне активиста, уполномоченного, селькора, представителя власти. Например, у нас на Червенщине хуторяне убили председателя Валевичского сельсовета Ерошевича.

Когда прошла сплошная коллективизация, стало ясно, что хутора, точно палка в колесе, тормозят артельную работу.

Какой же, в самом деле, колхоз, если усадьбы членов артели разбросаны одна от другой?! Людей очень трудно собирать на работу. Пока бригадир обойдет все хаты, скличет народ, объяснит всем задание на день — на дворе уже полдень. На работу хуторяне выходили нехотя, один прикинется больным, второй сошлется на то, что ребенок прихворнул и оставить его не с кем. Поди проверь каждого! Хуторянам-«бирюкам» было выгодно жить особняком. Рядом — хорошие выпасы для скота, а с колхозных полей темной ночкой можно утащить несколько снопов жита, накопать себе картошки.

Кроме того, мы ведь мечтали о культурной жизни для села — о клубе, хороших школах, детских яслях, электрификации; как же все это воплотить в жизнь при такой разбросанности?!

Весной 1938 года было опубликовано специальное постановление ЦК партии Белоруссии: как только закончится сев, переселить хуторян в села и провести эту кампанию до уборочной… В Старобине мы справились с этим раньше, а в Червене с сселением сильно замешкались, именно эта разобщенность крестьян и была одной из причин отставания района.

Уполномоченные наши разъехались по всем двенадцати сельсоветам. Каждые два-три дня мы собирались, слушали их отчеты, советовались, какие лучше принять меры в том или ином случае, кому и чем помочь.

Много воды утекло с той поры, а память хранит многие эпизоды той нелегкой кампании. Многие хуторяне упрямо отвергали все доводы, ни за что не хотели переселяться. Кое-где на уполномоченных даже кидались с вилами.

С одним из таких упрямцев, «упартых», как у нас говорят, пришлось иметь дело и мне. С районным уполномоченным Комитета заготовок Плоткиным приехали мы на один из хуторов Руднянского сельсовета к колхознику Андрею Чепурко. Он наотрез отказывался переезжать. Плоткин шесть раз побывал у него — и один, и с местными активистами. Толку чуть! Теперь вот должен был я попытаться сагитировать Чепурко.

…Места вокруг дикие, почва песчаная, бедная. Бревенчатая хата стоит в негустом леске, на огороде рядами «бульба», маленькие огурцы выглядывают из грядок, на кустах висят зеленые помидоры. У коровьего хлева стожок сена нового укоса, погреб для хранения картошки.

Постучались в дверь:

— Дома хозяева?

Нам никто не отозвался.

Плоткин шагнул в сени, я за ним.

Оказалось, вся семья дома. Хозяин, лохматый, давно небритый, налаживал стенные засиженные мухами «ходики» с полустертыми, еле видными цифрами. У пылающей печи возилась старуха с рогачом, на загнетке стоял чугун с дымящейся «бульбой». На застеленной рядном кровати играла с тряпичной куклой девочка лет четырех.

Хозяева оглянулись на скрип двери и продолжали невозмутимо заниматься своими делами. Лишь девочка, положив куклу на колени, смотрела на нас с явным любопытством.

— Неласково встречаете, — сказал я хозяевам. — Надоели такие «гости»? А мне вот Самуил Борисович, — кивнул я на Плоткина, — тоже говорил: «Ох, как надоело мне по хуторам ходить». Да нельзя не ходить: государственные интересы велят.