Читать интересную книгу Эстетика энергоэволюционизма - Михаил Веллер

…Юнг безусловно должен сказать, что красота природная, внесоциальная и внеисторическая, есть архетип, коллективное бессознательное. Социально-исторический же тип красоты вариабелен, т.е. представления о прекрасном входят в подсознание в детском процессе заполнения обучающихся емкостей разума.

Стремление к красоте и способность ощущать красоту – это аспект и следствие стремления энергоизбыточного человека к максимальным ощущениям.

–

<З а ч е р к н у т ы е ф р а з ы.> Чувство красоты – это антипод депрессии и хандры, каковые есть эмоциональный ресурс в негативе.

К красоте более склонен неустойчивый тип психики: таков художник. Красота переживается неврастеником неврастенично, истериком истерично.

Красота – это система как форма. Разрозненные элементы системы сами по себе не несут ее качества.

«Красота спасет мир» в переводе на современный разговорный язык звучит: «Стремитесь к совершенству, идиоты, а то вам хана!»

Копия и подлинник

Вот есть два экземпляра знаменитой картины. Оба втюханы владельцам за огромные деньги. Собирают экспертов, тонких знатоков живописи, лучших в мире профессионалов по изучению творчества этого художника. И они расходятся во мнениях. И только радиоуглеродный анализ, предположим, поможет разобраться. И тогда подделка теряет цену, и владелец рвет волосы.

Если эксперты не могут различить два исполнения одного шедевра – то какая вам разница? Гениальность и блеск картины – как могут измениться от химико-физического анализа ткани?..

То есть. Эстетическое качество изображения измениться от экспертизы не может. Меняется социальный статус артефакта! Да: ты благородный храбрец, красавец-силач, – но ты не граф, ты самозванец! ты не древней крови, твой дед крестьянин…

Оставим в стороне эдакую биржу мировой мафии торговцев картинами, которые накачивают цены знаменитых полотен, превращая их в своего рода акции, на игре которыми богатеют. Это только механизм. А мы о сути:

Бешеная цена выражает культовое отношение к знаменитой картине великого мастера. Цена означает: мы все считаем это обалденной ценностью. Мы знаем, мы верим, мы убеждены: именно этот экземпляр имеет для нас огромное эстетическое и общекультурное значение. Это – одна из вех в нашем социокультурном пространстве. Это – один из штрихов нашего представления о мире.

То есть. Именно этот художник, и именно его картина, а не любое число неотличимых копий, – одна из системообразующих ценностей нашего социума. Наш взгляд на разные предметы, а сейчас в частности на эту картину, объединяет нас в народ и социум. Ибо социум объединяется именно единством взглядов людей по разным поводам.

Системообразующая функция шедевров . Ее никто не может отменить.

«Шедевр», строго говоря, означает: первый по качеству и значению среди примерно подобных себе. Верхний камень огромной горы предметов искусства своего рода. Верхнего никто и ничто не может отменить, заменить или стать вровень. Ибо он в принципе первый.

Социокультурное пространство мифологично по своей природе. Объективные критерии мешаются с условными. Любое искусство условно. А-а! – социокультурное пространство тоже структурировано!! В нем есть периферия и центр, вершина и окружающее ее понижение. И Главный Шедевр на вершине. И другие шедевры пониже. Как места в зале – по значению, по рангам гостей.

Структурированность социокультурного пространства – одно из отражений, один из аспектов структурированности социума как такового. Это психологический аспект структурированности социума. И это эстетическая форма структурированности единого социопсихологического пространства.

Если признать подделку социально равной подлиннику. То тогда и другие картины других художников, современников этого главного, надо признать не хуже. Качество их также прекрасно! И тогда любой, что ли, поднаторев в технике, станет не хуже Рафаэля и Пикассо! (Гм. Особенно Пикассо…) И непонятно будет – каковы же наши художественные ценности и взгляды? И эстетическое отражение социума развалится на куски – что отражает системный распад, дегенерацию, упадок…

Особенно легко подделывать «современное искусство», где мазню ослиным хвостом даже эксперты не отличат от знаменитого и дорогого полотна знаменитости. А здесь-то в чем разница???!!! А в том, что мы условились: это – гений, а это – осел. То есть: здесь социальная сущность шедевра обнажена до предела. Любой может намалевать такое. Но только «подлинник мастера» имеет рыночную ценность, а через нее социальную ценность, а через нее нас убеждают в эстетической ценности.

«Знаковая картина» – это эстетический знак социума. Системообразующий знак социума в эстетической плоскости. Знак структурообразующий – на уровне психологии социума.

«Культовая картина» – это что? Это артефакт социального культа на уровне эстетики. Эдакий психологический репер на карте эстетики. «Культ» означает: не фиг думать – ценить и восторгаться надо! Думать меньше – восторгаться больше! Характерно, что именно с падением собственно эстетического уровня современного искусства – появилось понятие и термин «культовый» насчет искусства. Ибо «культовым» можно сделать любой предмет, если уговориться всем, чтоб испытывать к нему определенное отношение: отношение общее, одинаковое, единообразное. Не один ли хрен: поклоняться роще, скале, куску хрусталя, идолу или куску ткани с пятнами и линиями. Смысл поклонения религиозного и эстетического, конечно, разный. Но системообразующая сущность единого поклонения, структуризация сознаний всех индивидов в единообразное сознание по этому поводу, – вот это единение одно и то же по сути.

…Отбор подлинника среди адекватных неотличимых копий – это поиск артефакта как системообразующей ценности культурно-психологического пространства социума. Это социальная коррекция общественного сознания: всем думать так! всем считать так! всем иметь за шедевр только это, а не то и то! Это – стремление социума к единообразию оценок, к четкости систем координат. Чтоб – едино!

Катарсис

Это, стало быть, чувство очищения страданием, которое испытывает зритель, сопереживая героям трагедии. Чувство печальное, и однако вдохновляющее и возвышающее. По универсальному гению Аристотеля примерно так.

Уточним: если упал самолет – это трагедия, но это не та трагедия. Это катастрофа, это ужас, это скорбь, это страшное невезение. Но не трагедия в античном, в театральном, в эстетическом смысле. Кстати, смотря с кем был самолет. Может, это вообще праздник для народа. Важно – кто упал! Но главное – как упал.

Нет зрелища более излюбленного богами, чем смертный в борьбе с роком. Вот трагедия – это смертный в борьбе со своим роком. Причем рок побеждает, но смертный жутко борется до конца. Эдип. Язон. Ахилл. Сид. Отелло. Оптимистическая трагедия.

Гм. А вот маленький человек жил-жил плохо, а потом заболел и умер. Это трагедия? Вроде да. А почему тягомотина? А потому что жизнь и смерть отнюдь не каждого тянут на трагедию. Все мы смертны. А могильщики пьют и шутят.

Трагедия – это испытание человека на прочность во всем диапазоне вплоть до полного разрушения.

И под этими невозможными, непереносимыми нагрузками, – герой являет то величие души, которому просто нет поводов проявиться в обстоятельствах обычных, нормальных, где жить можно. Обнажаются качества, скрытые в обыденной жизни. Являет себя глубинная суть его натуры – и она величественна и тверда.

Трагедия – это сагитальный разрез души человеческой, после которого остаться в живых уже невозможно. Трагедия выявляет в человеке то глубинное и основополагающее, чего иначе не увидеть. И только если в этой глубине обнаруживается характер несгибаемый и благородное мужество, бесстрашие перед смертью и готовность принять судьбу не склоняя головы и сражаясь до конца, – вот только тогда это Трагедия. А иначе – история жизни и гибели еще одного человека из всех живших на земле.

Трагедия – это тест на героизм, так сказать.

Такого человека особенно жалко, потому что он хороший и храбрый, и ведет себя достойно в любых обстоятельствах. И ему особенно сочувствуешь. И одновременно им гордишься – он супер, он достоин всего лучшего.

Вот это сочетание глубокого сочувствия и возвышающей гордости – и называется катарсисом. Сочувствия, потому что уж так он хорош, и так ему трудно, и так хочется, чтобы он победил и остался в живых, и так жалко его, и почему гибнут такие люди, а шваль всякая живет. И любовь есть в этом чувстве, потому что невозможно не тянуться душой к такому человеку, и влечение испытываешь к нему сильное. И горе потери, и тоска с печалью, что так устроен мир, что погибают в нем самые лучшие, самые благородные, самые сильные и красивые. – И гордость за него, что он не сдался и не уронил себя. И гордость, что ты тоже принадлежишь к этому народу, к роду людскому, это ведь – о каждом из нас, как мечтал бы он действовать в подобных обстоятельствах, если б попал в них… и если хватило бы сил и мужества. И ощущение сил своих огромных – вот что человек может! и вот что может каждый из нас, и я могу. И готовность внутреннюю тоже быть героем, и тоже бороться беззаветно и умереть бесстрашно, чтоб плакали люди по тебе и гордились тобой.