Читать интересную книгу Монсегюр. В огне инквизиции - Татьяна Семенова

— Это ваш слуга, сеньоры? Его нужно проводить на кухню. Там мальчика накормят.

Мигель вцепился холодными пальцами в руку Анри.

— Это мой родственник, — спокойно соврал тот. — В будущем — мой оруженосец.

— Он весь дрожит. Я прикажу позаботиться о нём добрым людям.[47]

И мужчина подал знак стражнику. Тот в мгновение ока оказался за спиной у Мигеля.

Анри ласково погладил мальчика по голове.

— Не бойся, иди. Я приду за тобой.

Мигель нехотя поплёлся за воином.

— Итак, сеньоры, вы принесли письмо для Бертрана Мартена. Прошу представится.

Анри и Пьер назвали себя.

— Вам придётся немного подождать. Бертран Мартен занят. Присаживайтесь поближе к огню. Я прикажу подать вам горячий завтрак.

С этими словами он удалился.

Прошло достаточно много времени. Пьер и Анри уже плотно подкрепились и теперь, разомлевшие, сидели возле камина, болтая о пустяках.

Когда в зал вошёл Бертран Мартен, друзья сперва даже не поняли, что это и есть знаменитый епископ катаров. Анри даже вздрогнул от неожиданности, на мгновение приняв этого скромно одетого человека за инквизитора. Тёмная ряса, подпоясанная простой верёвкой, напомнила ему одежду ненавистного Арнальди. Однако некоторая схожесть имелась только на первый взгляд. Ряса катаров была не коричневого, а чёрного цвета, что говорило о скорби их души, вынужденной пребывать в земном аду и носить бренное, порочное тело человека. Катары хранили на груди кожаный свиток с Евангелием от Иоанна. Подчёркивая своё отличие от длиннобородых монахов с тонзурой, катары брили бороду и отпускали волосы до плеч. На голове носили широкий берет.

Пьер подошёл к Бертрану Мартену, представился и, приклонив колено, попросил благословить его.

Совершенный протянул руки над его головой и произнёс:

— Да благословит вас Бог! Да сделает вас добрым христианином и приведёт к благой кончине.

Анри тоже попросил благословения.

После этого все прочитали молитву «Отче наш». Единственную молитву, признаваемую катарами. И вместо строки «Хлеб наш насущный дашь нам днесь», все произнесли «Хлеб наш духовный…», потому что просьбу о хлебе земном в молитве катары считали недопустимой.

Пьер передал письмо Бертрану Мартену. Прочтя его, епископ опустился в кресло и молчал довольно долго, задумчиво глядя в окно. Пьер и Анри стояли, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что делать.

Наконец он тихо произнёс куда-то в пустоту:

— Дьявол пытается завладеть душами людей…

Друзья переглянулись.

Бертран Мартен перевёл на них взгляд и, обращаясь к Пьеру, сказал:

— Ваш отец, сеньор Рауль де Брюи, просил взять вас под своё покровительство.

Пьер низко поклонился.

Совершенный обратился к Анри:

— А о вас в письме ничего не сказано. Расскажите, что вас привело сюда? И как случилось, что вы пришли вдвоём? Да, мне сказали, ещё мальчик был с вами.

Анри выступил вперёд.

— Это, святой отец, длинная история. Если вы соблаговолите выслушать её, я буду признателен.

— Рассказывайте, — Бертран Мартен жестом пригласил юношей присесть.

Анри и Пьер остались в замке. Они теперь постоянно были рядом друг с другом, только Пьер выбрал дорогу катаров, а Анри и Мигель — их защитников.

Пьер Роже Мирепуа с удовольствием принял под своё знамя отчаянного молодого рыцаря Анри де Билля. Он помнил его отца и ни секунды не сомневался, что сын будет так же предан делу освобождения Лангедока от алчных французов и ненавистных инквизиторов. Мигель был горд тем, что его мечта наконец-то осуществилась — он стал оруженосцем настоящего рыцаря, а в будущем, возможно, сам Анри посвятит его в рыцари. Да, он не имеет титул дворянина, но может заслужить его. В Монсегюре все живут по старым правилам, по старым законам.

Лангедок всегда оставался свободной землёй. В отличие от других стран, где рыцарство без благородного происхождения было невозможно, здесь рыцарем мог стать любой благодаря своей храбрости и добродетели. Если крестьянин преуспевал в науках и сочинительстве, ему вполне могли пожаловать титул дворянина. Если ремесленник или пастух показывал себя мужественным и честным, да ещё сочинял стихи, он посвящался в рыцари. Лангедок и Прованс — символы образованности и поэтичности — стали образцом для подражания всей западной Европы. Рыцари заговорили на языке Юга. Храбрость, великодушие, идеалы чести и любви стали излюбленной темой песен трубадуров. Сюда, в лангедокские города — Тулузу, Каркассон, Фуа — приезжали трубадуры со всей Европы с целью узнать новые способы стихосложения и помериться силами с непревзойдёнными южными поэтами. Английский король Ричард Львиное Сердце, виртуоз поэтического жанра, будучи в Тулузе, принимал участие в поэтических турнирах с графом Тулузским и Альфонсом Арагонским…

Но так было раньше.

Маленький кусочек прежнего Лангедока сохранился лишь здесь, в неприступных пиренейских горах. Живя в Монсегюре, каждый ощущал себя свободным. И каждый обретал уверенность, что время можно повернуть вспять. Да, в их страну вошли французы, но пока не сделали её своей. Есть те, кто готов бороться, а это значит, что прежний Лангедок не умер, что он остался в сердцах людей. А значит, осталась и надежда вернуть утраченное.

Правда, Бертран Мартен не был столь оптимистичен. Он вообще имел довольно мрачный взгляд на вещи, искренне считая, что дьявол подкрался к людям слишком близко и уже почти завладел их душами.

Даже Крестовый поход против альбигойцев, объявленный папой как поход в защиту католической Церкви и для искоренения ереси, превратился в обычную захватническую кампанию, люди убивали и предавали друг друга за клочок земли. Жажда власти, стяжательство, ложь, нетерпимость, ханжество — эти черты всё заметнее проявлялись в тех, кто обагрил Лангедок кровью.

«Христос посеял любовь, а пожинает ненависть», — в сердцах говорил Бертран Мартен.

С каким-то болезненным предчувствием смотрел он в будущее. Нет, он не пал духом, наоборот, его дух окреп в борьбе с бренным телом, со всем материальным миром, порождённым дьяволом и несущим зло. Он непрестанно молился о спасении души, ободрял тех, кто приходил просить его о помощи. Однако чувствовал — дьявол становится всё сильнее, он наступает.

Как ему хотелось крикнуть: «Люди, вы дети ангелов, некогда обманом завлечённые на землю и заключённые в человеческие тела. Очнитесь, дьявол ведёт вас за собой и, прельстившись честолюбивой мечтой разделить его могущество, вы забываете о душе. Спасайте душу! Ибо только с чистой душой вы можете вернуться к отцу своему Богу и воссоединиться с ним. Молитесь о духовной свободе над всем материальным, очищайте душу от греха плоти. И тогда зло будет побеждено, виновник его навсегда будет низвергнут в пропасть, и лишь один вездесущий Бог останется на Земле. Это — конец борьбы, торжество добра над злом, общее примирение».

Бертран Мартен, не жалея времени и сил, вёл беседы с теми, кто, устав от суровой правды жизни, хотел обрести душевный покой.

В Монсегюре катаров было более пятисот человек, как просто верующих, так и тех, кто принял высшую степень посвящения, совершив обряд «consolamentum», то есть утешение души на время земного пребывания. Их называли «совершенные». Отрешившись от мира и общества, передав всё имущество общине, дав обеты целомудрия и нищеты, они вели аскетический образ жизни, считали себя преемниками апостолов и видели своё призвание в распространении истинной веры. Многие «совершенные», рискуя собственной жизнью, шли в другие города и сёла, проповедуя и наставляя. Былые времена, когда в Лангедока царствовала свобода вероисповедания, закончились. На катаров охотились, как на зверей. Их сжигали у всех на глазах. Но разве это могло остановить искренне верующих людей?

Пьер слушал проповеди Бертрана Мартена, но многие вопросы оставались для него открытыми. Католическое воспитание, данное матерью, слишком въелось в сознание юноши. И ещё страх. Он был приучен суровой жизнью к тому, что истинный христианин может быть только католиком, что наказание и смерть ждут тех, кто отступится от этой веры. Пьер боялся принять для себя что-то новое. Возможно, он был просто не готов к таким переменам. Его отец — верующий катар, мать — католичка. Ему нужно было разобраться, понять, что для него действительно является истиной. За кем идти?

Собравшись с духом, Пьер попросил Бертрана Мартена о частном разговоре. Мучившие вопросы не давали покоя.

— Святой отец, вы считаете, что ношение тела, пребывание на земле и есть тот ад, которым пугает Писание? Если ваша цель — освободить душу из оков дьявольского тела, почему в таком случае катары добровольно не идут на смерть? — начал с главного Пьер.

— Идти добровольно на смерть — значит остановить процесс покаяния. Жизнь — это узаконенный срок покаяния. Мы переносим много трудностей, много бед в нашей судьбе. Нас преследуют, сжигают на кострах, пытают. Вся наша жизнь — это суровое покаяние, и прерывать его нельзя. К самоубийству можно прибегать разве что в крайних случаях, когда смерть может явиться избавлением от мучительных пыток. Путь в рай нелёгок, он достигается ценой отречения от плоти и крови.