Дойдя по бумажке с адресом до какой-то жуткой коммуналки в центре, я увидела там своих старых знакомых, которых давно не встречала, и мне сказали, что будут еще Рыба с Цоем. Рыба – это Леша Рыбин, которого, как и Витю, я тогда не знала. „Кто такие?“ – думаю. Но меня это тогда совершенно не взволновало.
Это было пятого марта… Цой вошел – подбородок вперед, уже тогда, и говорит: „Меня зовут Витя“. Потом, естественно, все напились, начался полный бардак, все сидели друг у друга на ушах, и тут мне что-то не понравилось. „У-у, какой щенок – Витя его зовут!..“ И я ему взяла и написала губной помадой чуть ли не на физиономии свой телефон. С этого и началось. Цой начал звонить мне домой, я тоже начала ему звонить…
Он очень болезненно относился в то время к тому, что младше меня и что я обладаю каким-то заработком – по тем временам оглушительным (я тогда получала 150 рублей в месяц), и что у меня есть какие-то монументальные костюмы, в которых хоть на прием иди. А он сам себе шил штаны. Очень ловко, кстати, это у него получалось. И все так текло, текло…
Очень большую роль в наших взаимоотношениях сыграл дом Майка, с которым я была давно знакома. Мы были бездомные. У Цоя в „Безъядерной зоне“ есть такая фраза: „Ребенок, воспитанный жизнью за шкафом“, это про нас с ним. Потому что нам абсолютно некуда было пойти. Моя мама, при ее обаянии и теперешней дружбе со всеми музыкантами, тогда никак не могла понять, что же все-таки происходит. Ей казалось, что вот-вот и я буду устроена в жизни по кайфу, а тут появилось это создание, которое к тому же ни гу-гу не говорит.
У Цоя тоже была проходная комната, родители, еще тетя какая-то… В общем, безумная ситуация. Так мы и болтались. В день проходили офигенное количество километров, потому что погодные условия не всегда позволяли сидеть на лавке, и маленькая, похожая на сосиску, комнатушка Майка и Натальи, где они до сих пор живут с сыном, была единственным местом, куда можно было прийти и расслабиться.
От меня тогда вообще отскакивала всякая информация о питерских музыкальных кругах. Образование на эту тему включало майковскую „Сладкую N“, какой-то альбом „Аквариума“, не застрявший ни в голове, ни в сердце, и поход на концерт в тогда уже функционирующий рок-клуб. С концерта я сбежала после героического опуса „Россиян“ про хризантему и чертополох.
Через какое-то время, опять же где-то в гостях, у Вити в руках оказалась гитара. Помню, я испугалась – мне уже приходилось выслушивать сочинения моих разнообразных знакомых. Ничего, кроме тихого ужаса, я при этом не испытывала. Но Витю, после того как он спел своих „Бездельников“ и „Солнечные дни“, захотелось попросить спеть еще…
Чувство, которое я испытала, услышав его впервые, скорее можно назвать изумлением, а не восторгом. Потому что…
Потому что потому.
Короче говоря, не ожидала я от девятнадцатилетнего Цоя такой прыти!»
* * *
Наиболее интересные воспоминания о том, как записывался альбом „45“, принадлежат Леше Вишне, тогда совсем еще молодому человеку, только мечтавшему стать музыкантом. Впоследствии я постоянно видел его в рок-клубе, обвешанного шнурами и микрофонами, помогающего всем рок-клубовским группам. А в истории группы «Кино» он сыграл выдающуюся роль, о чем я еще расскажу.
Алексей Вишня (из воспоминаний о Цое):
«В тот день ко мне заехал звукооператор „Аквариума“, Слава Егоров, мы собирали временную студию для записи его песен и хотели сложить наше оборудование в один сетап и приступить к работе. Решив, что нам для этого необходимо, мы направились к Андрею Тропилло, в студию Дома юного техника, на соседнюю улицу. Пришли мы не очень вовремя: стены Дома юного техника наполнял странный гул: у-ууу-уу… аа-оаааа…ууууу-ууууу. В студии шла запись.
Зашли на цыпочках, за пультом Борис: его правая рука на мастер-фэйдере, а левая управляет ревербератором. „Тихо, смотрите“, – он показал нам весело прищуренными глазами на окно студии, откуда раздавался мужской голос со странно завышенной формантой: „я бездельник уууу – мама мама – я бездельник уууу-ууууу“. Теперь стало понятным происхождение звука, которым нас встретил третий этаж. Я потянул Славу за рукав: „Пойдем, не будем мешать“. Мы вышли в уборную, напротив студии, достали папироски: „Кто это, не знаешь? – спросил я Славу. „Не-а, эскимосы какие-то, впервые вижу. А на что пишут-то, я не понял“. – „На «Тембр» пишут, я видел, на девятнадцать. Боб на пульте“.
На запах пришел встревоженный Тропилло: „А-аа, курить пришли, вонючки, завязывайте курить, здесь директор ходит“. – „Хорошо, не будем, привет, Андрей“, – поздоровался Слава. „А кто это, Андрей Владимирович?“ – спросил я, смущенно притушив папироску. „Группа «Кино», – ответил Тропилло, – Борька их пишет, а я порядок у себя в кабинете навожу. Вот кстати вынесите вот эти коробки на помойку“. Андрей показал нам кучу мусора, наваленную в углу.
Из студии показался высокий худощавый человек с приветливой улыбкой, представился: „Рыба, очень приятно“. Цой выходить не торопился. На минутку выскочил Борис, приветствовал нас. Его лицо выражало восторг и озабоченность одновременно: „Идем, послушаем дубль, ломовая группа, «Кино» называется!“ Борис поставил „Бездельника“. Цой смущенно стоял поодаль. Послушав дубль, музыканты решили по-быстрому что-то переписать, и мы мешать им не стали – спешно попрощались со всеми сразу и понесли на помойку студийный мусор. В голове у меня беспрестанно крутилась новая песня на русском языке. Следующий день я как-то продержался, мучая родителей немедленно подобранным „Бездельником“.
В те годы Гребенщиков разработал для меня специальный курс уроков игры на гитаре: на каждом занятии он выдавал мне цифровки песен „Аквариума“, которые я должен был разучить к следующему разу – потом Борис слушал результат и писал новое задание. Я позвонил ему утром, выразил восхищение и интерес к новому коллективу. Затем положил трубку на комод и спел «Бездельника» по телефону.
„Очень похоже у тебя получается, – рассмеялся Борис, – приходи в студию в обед, позанимаемся“. Пришел, а там „Кино“ пишут новую песню. Новый хит! – обрадовался я.
Борис в аппаратной накладывал соло-гитару стоя, поставив ногу на стул. В студии все, во главе с Тропилло, столпились вокруг микрофона и пели хором: „Время есть, а денег нет и в гости некуда пойти…“. В перерыве между записями Гребенщиков уделял мне академическое время. Я очень дорожил таким общением, старался быстрее разучивать домашние задания и не пропускать сессий на студии с участием „Кино“. Альбом, рождавшийся у меня на глазах, восхищал. Ничего похожего в нашей стране не было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});