последнем, выпуске "Русских усадеб" графа Шереметева, посвященном Вяземским[69]
рассказана биография кнг. Н.П. Голицыной. Дочь гр. П.И. Чернышёва, возвеличенного фавором своего брата у Екатерины II, она в молодости своей видела Версаль и принимала участие в Jeu de la Reine* (* "Рейнская игра", т.е. придворные балы (франц.).)
. Быть может, в пудреных волосах и платье с фижмами смотрела она из ложи на феерическое представление "Армиды" в Парижской опере, запечатленная волшебной кистью Сент-Обена. По улицам дореволюционного Парижа проезжала ее карета мимо отелей аристократического Сен-Жерменского предместья. Ее портрет в эти годы написал Друэ. Она пережила мужа, бесцветного князя Голицына, пережила сына Бориса[70],
прекрасного танцора, прозванного потому Вестрисом[71];
она жила при дворах Екатерины, Павла, Александра и умерла в царствование “незабвенного" Николая I, долгие годы свято храня знамя аристократизма, переданное ей французскими эмигрантами. На закате дней ее видел Пушкин и запечатлел в образе графини “Пиковой дамы". Она чтила семейные традиции, требуя того же от окружающих; один из внуков ее наивно полагал поэтому, что сам Иисус Христос носил фамилию Голицыных, ибо о нем всегда с уважением отзывалась бабушка — княгиня Наталья Петровна. Своим дочерям она нашла прекрасные партии. Младшая, Софья Владимировна, запечатленная на прелестном портрете Вуаля, впоследствии близкий друг императрицы Елисаветы Алексеевны, вышла замуж за мецената гр. А.Г. Строганова, владельца Марьина в Новгородской губернии, чудесной усадьбы, возведенной Воронихиным: старшая же, Екатерина, была замужем за богатым, жизнерадостным, гостеприимным молодым генералом С.С. Апраксиным, хозяином Ольгова. В Третьяковской галерее находится его портрет блестящей кисти Лампи. В чуть женской позе, опершись рукой на постамент, стоит молодой генерал с привлекательным лицом и красивыми руками. Во всей фигуре его чувствуется что-то гибкое и изящное; чувственные губы выдают темпераментную натуру. Он нравился женщинам, он не пренебрегал своим успехом у них; его широкая натура не довольствовалась малым и однообразным в интимной жизни, так же как и в общественной, где стихию его составляли празднества, пиры, театральные представления. Он не жалел денег на жизнь. Как эпикуреец, он брал у нее все, что мог. Владея громадным домом в Москве на Знаменке, позднее переделанным под Александровское юнкерское училище, он давал здесь постоянно роскошные пиры для званых, в отдельные дни держа открытый стол для всех. Его гостеприимство и хлебосольство были легендарны даже в гостеприимной и хлебосольной некогда Москве. После пожара в доме на Знаменке приютил он Московский оперный театр. Здесь пели целый сезон итальянцы. Жизнерадостная, приветливая фигура хозяина заслонила образ его жены. Воспитанная, однако, строгой и властной princesse Moustache* (* "Мусташа" или "Усатая княгиня" (франц.) — прозвище Н.П. Голицыной.),
какой в старости она (Н.П. Голицына. — Сост.)
изображена на портрете Митуара, Екатерина Владимировна была любезной хозяйкой и тактичной женой, по-видимому, находившейся под обаянием недостатков постоянно увлекавшегося С.С. Апраксина, всегда относившегося, однако, к жене с глубоким уважением и искренней привязанностью. Балы и вечера в Москве сменялись празднествами в Ольгове, где сельские увеселения — крепостной театр, оркестр, хоры, охоты — привлекали все те же толпы гостей из столицы и окрестных усадеб. Блестящая пора Ольгова кончилась со смертью С.С. Апраксина. Но волею судеб вплоть до 1926 года усадьба, никогда не переходившая в чужие руки, сохранялась неприкосновенной сначала в силу семейных традиций, позднее же, после 1917 года, как единственный в своем роде музей быта. И действительно, наравне с павловскими комнатами в Гатчинском дворце или Андреевским, усадьбой Воронцовых, где никто не жил последние сто лет, Ольгово можно было справедливо считать бесценным документом прошлого, наглядной декорацией невозвратно ушедшего быта. В Ольгове жизнь не прерывалась, тем не менее не оставили последующие годы художественного безвременья слишком заметных следов, быть может, в силу традиционного пиетета перед стариной. В Ольгове некогда было заведено обыкновение беречь и хранить все вышедшие из употребления вещи, благодаря чему в кладовых сохранились любопытнейшие предметы бытового уклада.
Ольгово было перестроено, расширено и роскошно обставлено известным московским богачом-меценатом и хлебосолом С.С. Апраксиным при участии архитектора Кампорези и целого штата собственных художественных сил из числа крепостных. Треугольный фронтон над центральным выступом с одной стороны и мощный шестиколонный портик с другой украшают фасады дома — собственно, довольно заурядного ящикообразного здания, имеющего лоджию на садовом фасаде позади колонн. Cour d’honneur зарос травой и превратился в луг; буйно и вольно раскинули свои ветви деревья, спрятав среди зелени здание театра и громадный, постепенно разрушающийся полуциркульный корпус, где некогда помещалась дворня. Во всем внешнем облике Ольгова мало парадности; здесь нет далеких видов, широких перспектив; точно рука живописца, тонкого и задушевного мастера ландшафта, коснулась парка, расположив купами деревья на фоне сочных, залитых солнцем лужаек; как бы случайно прорубленные просеки показывают то угол дома, то колонны портика, то отражающиеся в воде плакучие ветви берез. Садовых “затей", всевозможных беседок, храмов, мостиков, было здесь когда-то множество; но сделанные из дерева, они давно уже исчезли, оставив по себе лишь память в серии гуашей старого Ольгова, хранившейся вместе с архивом в папках библиотеки. Библиотека, одна из ближайших к лестнице комнат, была украшена протянутым фризом над шкафами — портретами различных государственных деятелей XVIII века, исполненными ремесленной кистью доморощенного живописца по оригиналам русских и заезжих мастеров. Впрочем, известный анекдот, рассказанный по поводу этих портретов, сообщает, что нередко крепостному художнику позировал тот или иной дворовый, лицом своим напоминавший требуемую вельможную персону...
Большая гостиная с колоннами, сообщающаяся с залом по главной оси дома, хранила, впрочем, как и многие другие комнаты, замечательные световые приборы — своеобразные масляные лампы, люстры и бра. Они редко встречаются в усадьбах — только в Суханове Волконских да в Белкине Бутурлиных дожили они до нашего времени. Надо думать, однако, что в старые годы подобные осветительные приборы с резервуаром для масла, питающим через трубочку стеклянную чашку, куда опущен фитиль, составляли предметы особого комфорта и удобства. Часто построенные в виде обруча на цепях с подвешенной урной-резервуаром и лампионами по кругу, они повторяли в общих чертах тип ампирных люстр. Их любили расписывать, скрывая дешевую жесть, алагерками[72] и меандрами, летящими "викториями", танцующими и музицирующими нимфами — черными фигурами по красному фону, в духе греческих ваз, или сине-зелеными узорами по золоту, подражая патинированной бронзе. Эти самые осветительные приборы, висевшие в комнатах вплоть до последнего времени, изображены уже на акварелях начала XIX века, представляющих интерьеры ольговского дома.
Большой зал с хорами, колонными портиками, обнимающими двери, пилястрами, нишами, скульптурными медальонами, представляющими членов семьи Апраксиных, и парадными портретами в рост сохранял черты типичной