Читать интересную книгу Ни дня без мысли - Леонид Жуховицкий

Сперва вопрос самому себе: кого из потомков великого итальянца можно назвать людьми Ренессанса?

Много имен не наберу. Но некоторые напрашиваются.

Например, Гете. Величайший поэт Германии. Прозаик. Драматург. Философ. Историк. Коллекционер. Когда пришлось стать государственным человеком, он и это сумел. А еще справился с колоссальной задачей, для художника почти непосильной: прожил долгую и счастливую жизнь. Кому еще из великих это удалось?

Может быть, никому. Даже Гюго, везучий, редкостно работоспособный, неутомимый в любви, ярко одаренный во всех литературных жанрах, все же прожил несколько лет в изгнании. Но он, конечно же, человек Ренессанса.

Нансен – ученый, спортсмен, великий путешественник, эталон гуманизма, ставший в конце жизни общественным деятелем мирового масштаба: паспорта, выдававшиеся бесчисленным беженцам—европейцам после Первой мировой и целой серии революций, носили имя Нансена.

В этом же ряду – Эйнштейн. И не в том только дело, что играл на скрипке, что ценил и понимал литературу (даже признавался, что Достоевский дал ему больше, чем Гаусс), что оказал огромное влияние и на развитие науки, и на судьбу человечества – Эйнштейн был ренессансен по типу мышления, по внутренней свободе, по умению жить и творить мимо догм.

Предлагаю приятное интеллектуальное развлечение – попробуйте продлить этот ряд.

Мне же, естественно, хочется найти людей Ренессанса в нашем трудном отечестве. Неужели у нас их не было?

Были, конечно, были.

Как и во многих прочих случаях, первым вспоминается Александр Сергеевич, веселое имя, «наше все». Уникальная фигура – таких у нас больше не было. Создатель и русского литературного языка, и великой литературы на этом языке. Странно – почти два века прошло, а мы говорим все на том же, Пушкинском, языке. Наша поэзия вышла из Пушкина, проза – из Пушкина, драма – из Пушкина, сатира – из Пушкина. Даже журналистика – она ведь из Пушкинского «Современника». А наше взрывное, бешеное, безрассудное жизнелюбие – оно ведь тоже оттуда, от его ста двенадцати добрачных любовей. Пушкин не считал себя философом – но чем дальше, тем больше российская частная жизнь приближается именно к его пониманию ценностей. Идти нам еще долго. Но, может, все—таки, придем?

Будем, однако, справедливы: российский Ренессанс начался до Пушкина. Одно имя на весь Восемнадцатый век – зато какое! Трудно назвать, чего он в жизни не умел, и что в российской науке началось не с него. Ломоносов, конечно же, Ломоносов. Физик, химик, поэт, величайший русский просветитель, один представлявший собой целую академию.

А еще кто?

Я бы назвал одно очень крупное имя, нынче, к сожалению, глубоко не модное – Алексей Максимович Горький: великий прозаик, драматург, без которого не представишь наш театр, яркий своеобразный поэт и, конечно же, удивительный по мощи и откровенности публицист, чьи «Несвоевременные мысли» сейчас, по окончании кровавого большевистского эксперимента, поражают так же, как и при его начале. И человеческая широта не уступала литературной: сперва бродяга, сменивший десяток занятий, потом революционер, потом жесточайший критик вчерашних соратников, крупнейший деятель культуры, открыватель и воспитатель талантов – из работ его учеников вполне можно составить библиотеку классики, которой могла бы гордиться любая европейская страна. Прагматичные коммунисты пытались сделать из него витрину режима – но стоит ли помогать им в этом нечестивом деле?

Ренессансность чаще всего возникает на переломе эпох, когда не только можно все, что нельзя, но и непонятно, что нельзя, когда рушится все привычное, и опасным становится не эксперимент, а отсутствие эксперимента. В России таким периодом стал «Серебряный век», растянувшийся до тридцатых годов и отмеченный именами Блока и Стравинского, Шагала и Мейерхольда, Мельникова и Сикорского, Шаляпина и Пастернака, Станиславского и Цветаевой, Малевича и Маяковского. Не уверен, что он выдвинул фигуру, сравнимую с Леонардо. Но весь «Серебряный век» стал чем—то вроде коллективного Леонардо.

А среди правителей России был хоть один человек Ренессанса? Был. Именно один. Царь Петр, жестокий сын жестокой эпохи – но, вместе с тем, «мореплаватель и плотник», строитель великого города, полководец не из последних, основатель первой российской газеты, продюссер и спонсор невероятного количества промышленных, научных и культурных затей, от уральских заводов до офицерских мундиров и напудренных париков.

Мой друг Борис Неменский, замечательный художник, как—то сказал мне, что есть два метода обучения живописцев и скульпторов. Один принят у нас сегодня: талантливые ребята, выдержав конкурс, поступают в институт, где слушают лекции разных педагогов и под руководством мастеров овладевают тонкостями профессии. Другой метод – ренессансный: художник набирает подмастерьев, и они с нуля, с веника и растирания красок, постигают тайны ремесла. Так, между прочим, обучался несравненный Страдивари. Так обучался сам Леонардо. Так он ставил на ноги своих учеников. Не берусь судить, какой метод лучше.

Но было в истории России одно удивительное учебное заведение, чей уникальный опыт, к сожалению, не был изучен, понят и развит. Я имею в виду Царскосельский лицей – вероятно, самое ренессансное учебное заведение в истории страны.

Его создавали с совершенно определенной и вполне прагматичной целью.

В царской семье подрастали дети, им нужно было дать образование хотя бы потому, что корона на глупой голове держится плохо. Учиться в одиночестве скучно. Вот и решили в компанию самым элитным детям державы набрать сколько—то отпрысков дворянских семей. Набрали. Задача этих ребятишек в том и состояла, чтобы составлять компанию.

Дальше, однако, получился сбой: венценосцы передумали погружать наследников в сомнительное общество рядовых баричей, и уже открытый лицей лишился цели и смысла. Словом, хотели, как лучше, а получилось, как всегда.

Дирекция Лицея оказалась в сложном положении. Военные училища готовят военных, инженерные инженеров. А кого готовить Лицею? Тут была полная неясность. Осталось, увы, единственное: учить, по формулировке Александра Сергеевича, «чему—нибудь и как—нибудь». Преподаватели, однако, были молоды, образованы и талантливы – для элитных учеников и наставников подбирали элитных. Они и принялись обучать лицеистов тому, что знали, любили и ценили сами. И никто не знает, что дало больше Пушкину, Пущину и Дельвигу – учение или вольное общение друг с другом и с молодыми педагогами. Наверное, никогда в российских гимназиях, колледжах и вузах не было столь ярких, столь талантливых выпусков – свободолюбивые, любознательные, широко мыслящие лицеисты становились и замечательными поэтами, и государственными деятелями высокого ранга.

Не знаю, как часто вспоминали в Лицее эпоху Возрождения и вспоминали ли ее вообще. Но земное притяжение действует не только на тех, кто изучил законы Ньютона. Шаровая молния, запущенная в самом начале шестнадцатого века, многократно обойдя планету, на наше счастье взорвалась блистательными искрами под Питером, в Царском селе.

* * *

Эта почти детективная история началась не вчера и кончится не завтра. Слишком много в ней неясностей. И – слишком много света, того нестерпимо яркого света, который заставляет нас по иному увидеть и мир, и самих себя.

Сюжет, если кратко, вот какой. В 1904 году великий математик Пуанкаре поставил перед коллегами задачу, решить которую не могли почти век, хотя стимулы к работе ума были: награда за успех составляла миллион долларов. И вдруг в 2002 году в Интернете появилась цепочка формул – в задаче, казавшейся нерешимой, разобрался питерский математик Гриша Перельман.

Почему Гриша? Возможно, потому, что гениальность не нуждается в солидности – ведь сам Эйнштейн мог показать язык фотографу.

Математиков высшего класса в мире мало. Зато не математики сразу уловили в событии важное. «Комсомольская правда» крупным шрифтом оповестила читателей: «Математиком быть выгодно». А какой—то рафинированный интеллигент даже сформулировал в Интернете самую суть проблемы: «Не хило братан на бабло приподнялся».

А дальше последовала новая сенсация, не менее шоковая: братан отказался приподняться на бабло. Гриша Перельман не поехал в Мадрид за миллионом долларов и всемирной славой. Заголовок «Комсомольской правды» оказался не совсем правдой – быть математиком выгодно далеко не всегда.

Вообще, гений из Питера повел себя странно: от журналистов, карауливших его у подъезда, скрылся в неведомом направлении, а приятелю, который отыскал героя по мобильнику, сказал, что находится в лесу, собирает грибы и просит в ближайшую неделю его не беспокоить.

Может, он настолько состоятелен, что дополнительный миллион к его миллиардам ничего существенного не добавит? Да нет, к богачам нашего гения не причислишь: живет вдвоем с мамой в панельной хрущевке на окраине Питера и даже зарплату не получает, поскольку в настоящее время ни на какой службе не числится.