как с неизбежным злом. Иногда какая-нибудь разъярённая жена закатывала Ляле скандал, но наталкивалась на полное лялино непонимание – как же так, ведь он просил, разве я могла ему не помочь? – и уходила ни с чем, выпустив пар из свистка. Другие женщины считали, что её послал сам Бог – если мужчины нет дома, то ясно, где он, и можно надеяться, что с ним ничего не случится.
Такое спокойное отношение объяснялось ещё и тем, что Ляля для себя ничего не хотела. Она не хотела создавать семью, заводить детей, хотя ей предлагали это неоднократно.
– Как же я могу? – удивлялась она. – А другие мальчики? Я не могу их бросить.
Ляля работала медсестрой в больнице, но настоящей сестрой милосердия была здесь, у себя дома, и отдавалась своему делу с нескончаемым и горячим энтузиазмом. И я иногда даже не понимал, как могут жить другие дворы, те, где нет Ляли или кого-то, похожего на неё.
Я тоже заходил к ней пару раз, просто поговорить. В третий раз наткнулся на другого мужчину и ушёл, чтобы не мешать, а потом уже стеснялся. Теперь же я не видел другого выхода. Тем более что я чувствовал себя вправе пойти к Ляле после того, как меня обидела и выгнала жена. И всё же я присел на скамейку возле Лялиного подъезда и задумался о том, не совершаю ли я какой-то ошибки. Кроме того, я увидел, что у Ляли уже не горит свет, а значит, наверняка у неё уже кто-то был. Сама она ложилась очень поздно, надеясь, что к ней ещё могут прийти и в час ночи, и в два.
Я сидел на скамейке, мёрз, и думал, что, может быть, стоит всё же пойти домой, потихоньку лечь спать на кухне, а потом так же тихо утром уйти… А может быть, Аня уже успокоилась… Но я всё равно не хотел её видеть. Что-то сломалось между нами. Может быть, навсегда.
Внезапно из-за угла дома появилась тёмная массивная фигура. Я обратил на этого человека внимание только потому, что вокруг не было ни души, стояла мёртвая ночная тишина, и его шаги по хлюпающей грязи заставили меня вздрогнуть.
Он вразвалочку прошёл мимо подъезда, мельком глянув в мою сторону, потом вдруг остановился, резко развернулся и, подойдя, сел на скамейку прямо напротив. Он удобно устроился на скамейке, разложив по ней свой толстый зад, разместив в ямке между ног грузный живот, опустив на колени жирные руки, и уставился прямо в моё лицо.
Та основательность, с которой он его разглядывал, меня разозлила и привела в недоумение. Сначала я просто отвернулся и подумал, а не уйти ли отсюда в другое место, где мне не мешали бы побыть одному и принять правильное решение. Потом меня заинтересовало, а что, собственно, нужно незнакомцу, и я осторожно, краем глаза, стал осматривать его.
Одет он был в чёрный однобортный костюм, некогда вполне приличный, но сейчас поистрепавшийся, потерявший форму. Внизу штанин налипла серая грязь, а от нижней пуговицы на пиджаке остались только обрывки ниток. Под пиджаком была надета рубашка неопределённого цвета, явно пропитанная многодневным потом.
Сам он был слегка небрит, лицо лоснилось, зубы во рту казались словно подобранными один к другому, желтоватые, но явно крепкие. Он глядел на меня чёрными глазами-щёлочками, заплывшими жиром, и улыбался всё шире и шире.
Я уже решился было спросить, чего он от меня хочет, но он заговорил первым:
– Здравия желаю!
– Простите? – переспросил я.
– Да не за что, – он, не меняя позы и не убирая улыбки, замолчал и продолжал смотреть на меня. Прошло около минуты.
– Как ваше звание-то? – заговорил он, снова нарушив тишину. – То есть прозвище… То есть зовут-то вас как?
– Володя… – пробормотал я. – А в чём, собственно…
– А по матери?
– Простите?
– То есть, отчество, я хотел сказать… – Незнакомец улыбнулся, и его улыбка подползла к самым ушам.
– Сергеевич, – выговорил я.
– И я тоже Виктор, – обрадовался толстяк. – То есть, тоже Сергеевич. Весёлая история… Вы выпить не хотите ли?
Это был интересный поворот событий, и я даже не знал, что ему ответить. Он ответил сам:
– Настоящий мужчина всегда должен хотеть. То есть, хотеть выпить. И только его крепкая сила воли может быть преградой. Но нам-то с вами что мешает?
Он говорил это бархатным басом, так соблазнительно, что я испугался.
– Да я не пью… – пробормотал я.
– Я тоже не пью, – сказал он. – Только когда жажда пучит. А вы кого предпочитаете?
– В каком смысле?
– Пиво, воду? То есть водку, я хотел сказать…
– Не знаю… Пиво я почти и не пил. Водку, по праздникам…
Виктор Сергеевич скорчил такую гримасу, что я понял – он не одобряет трезвого образа жизни.
– Вот что, – произнёс он, выставив вверх палец, похожий на сардельку, – я вам устрою небольшую экспроприацию… эксгумацию…
Он начинал меня пугать.
– Не надо… – попросил я. – Я просто здесь сижу… Я с женой…
– То есть, я хотел сказать, экскурсию, – закончил он свою мысль, не обращая на мои слова никакого внимания. – Я покажу вам, какое бывает пиво.
Он заметил, что я сомневаюсь.
– Да ладно вам, – он тяжело приподнялся со своего места и подал мне руку. – Чего вы боитесь-то? Чему быть, тому и не бывать. То есть, я хотел сказать, насильно жив не будешь.
Я посмотрел в его маленькие живые глаза, обтянутые со всех сторон жиром, поплавал в его наивной улыбке, напоминающей студень, и понял, что действительно хочу выпить.
– Ну ладно, – сказал я, пожимая руку. – Давайте выпьем. Только у меня денег нет…
Он подмигнул и достал из кармана толстенькую пачку сторублёвок.
– Малява, – сказал он.
– Халява, – поправил я.
– Как приятно поговорить с интернациональным человеком, – он буквально расцвёл, и даже в темноте я увидел, как его щеки налились багровым румянцем, выдававшем в нём натуру здоровую и добродушную.
Я поднялся со скамейки, и мы отправились в сторону ближайшего киоска.
3
Виктор Сергеевич откупорил обе бутылки и подал одну из них мне. Мы чокнулись и побрели по дорожке парка прочь от киоска.
– Ну, – сказал он. – За знакомство, – и отхлебнул первый глоток.
Я тоже отпил немного. Посмотрел на этикетку.
– Это "Жигулёвское", – пояснил Виктор Сергеевич. – Самое слабое пиво, что я знаю, не считая безалаберного. Три целых семь десятых градуса. Когда-то, в застольные времена, только одно оно и было. Ну, ещё был "Ячменный Колос", подороже, а ещё продавали "Рижское" и "Чешское". Или наоборот? Сейчас делают пиво с