Было бы большой ошибкой думать, что в эсеровские военные организации шли какие-то правоверно мыслящие социалисты-народники. Нет, шли, отыскивая хоть какой-нибудь точки опоры. Эсеры, или вернее фирма Сибирского правительства, и являлись такой опорой, в особенности при пассивности других политических групп[285]. Поэтому так легко и охотно эсеровские военные организации шли на слияние с другими беспартийными организациями. В конце концов, вся эта вооружённая сила была чужда социалистической позиции Областной Думы и ближе себя чувствовала к «кружку» Потанина, наиболее решительно и бескомпромиссно отстаивавшего вооружённую борьбу с большевиками. Сомнительным эсером был атаман енисейского казачьего войска Сотников, первый в январе 1918 г. поднявший в Красноярске восстание. Таким же был и начальник Западн. военного округа подп. Гришин (псевд. Алмазов), о котором впоследствии омская «Заря» [№ 128] писала: он первый организатор и вождь армии, освободившей Сибирь; деятель «героического периода борьбы с советами». Числился в среде эсеров и начальник Восточного военного округа полк. Элерц-Усов и др. Они все тянулись к партии только как к возможному организованному центру. Поэтому так скоро между представителями партии и ими оказались коренные разногласия. И они стали с точки зрения правоверных партийных деятелей лишь «авантюристами».
«Отчёт» ген. Флуга, возглавлявшего «сибирский отдел Союза Защиты Родины», даёт довольно ясное представление о плане, к которому склонялись военные организации. Его можно уяснить себе на примере тех переговоров, которые у Флуга были в Томске. В первый же день приезда, 28 февраля, Флуг посетил Потанина. «Он оказался дряхлым старцем, с слабыми остатками зрения и слуха, живущим в крайне тяжёлых материальных условиях». «Письмо Л.Г. Корнилова, — рассказывает Флуг, — которое я ему привёз, мне пришлось самому прочесть Григорию Николаевичу вслух, после чего он, заявив, что по старости уже не принимает личного участия в политике, пригласил своего соседа А.И. Гаттенберга, рекомендовав мне последнего как общественного деятеля и вполне доверенное лицо, заменяющее его в кружке, названном его именем» [IX, с. 258]. «В результате полученных сведений, — продолжает Флуг, — убедившись, что программа потанинского кружка чужда идее сепаратизма, которая ей, по слухам, приписывалась, и близка к корниловской[286], а также, что беспартийная офицерская организация пойдёт на слияние с так называемой эсеровской, делегация остальное время пребывания в Томске провела в переговорах с подп. Гришиным (оказавшимся лицом, обладавшим здравыми военными понятиями) по вопросам о сближении обеих организаций между собой… о выработке общего плана действий и т.п., с тем чтобы работа вообще велась в направлении полного слияния под единоличным командованием и при политическом руководительстве кружка Г.Н. Потанина» [с. 259].
Соглашение легко достигалось, потому что к Корнилову в Сибири относились с открытой симпатией и доверием. «Имя ген. Корнилова в то время в Сибири в цензовых кругах и в части интеллигенции было окружено необычайным ореолом и пользовалось исключительным моральным авторитетом, — пишет с.-р. Колосов. — Сам факт связи с ним и с его организациями областники, впрочем, и не скрывали, так как об этом в «Сиб. Жизни» [№ от 28 августа] писал А.В. Андрианов. Насколько большим и непререкаемым авторитетом пользовалось в цензовых кругах имя Корнилова, показывает инцидент с бывшим министром Вр. прав. Н.В. Некрасовым. Он приехал летом 1918 г. в Сибирь, но его появление в Сибири подняло целую бурю в цензовой прессе и в цензовых кругах, потребовавших от Некрасова ответа за его поведение в деле Корнилова. После своего рода общественного суда над Некрасовым страсти разгорелись до такой степени, что он предпочёл вернуться обратно в советскую Россию, несмотря на весь риск, связанный с таким переездом» [«Былое». XXI, с. 252–253]. Только почему Колосов говорит о «цензовых кругах»? Ни областники, ни кооператоры, с которыми был связан Некрасов, не могут быть отнесены к этим «цензовым кругам».
* * *
В марте — апреле некоторое единство между существовавшими военными организациями было создано. В Новониколаевске находился центральный штаб Зап.-Сиб. комиссариата Вр. Сиб. правительства — в него входили кооператор Сазонов, эсеры Фомин, Марков, П. Михайлов и Гришин-Алмазов.
Самой сильной военной организацией была омская «организация тринадцати», возглавляемая Ивановым-Риновым и насчитывавшая до 3000 человек (в неё входил отряд приобретшего потом печальную известность Волкова). Томская организация во главе с Сумароковым и Пепеляевым имела от 1000–1500 бойцов, новониколаевская во главе с Гришиным-Алмазовым — 600 человек, иркутская — кап. Калашников и полк. Элерц-Усов — до 1000 человек и т.д. Число всех организованных военных в Зап. Сибири к маю определялось в 7000 человек, разбитых на боевые дружины по пятёркам и содержавшихся в значительной части на счёт местной кооперации[287]. Объединение это создалось, однако, вовсе не на почве приобщения к лозунгам «господствующей партии»: пришлось сойтись на поддержании самой идеи власти, хотя бы данное содержание её и представлялось неприемлемым». Так охарактеризовал положение дел, с точки зрения сибирского офицерства, Гришин-Алмазов в позднейшем своём докладе на Юге [Деникин. III, с. 94].
Военные организации готовились к перевороту. Пытались вооружиться — иногда даже производили нападения на склады оружия[288]. Но всё-таки они были слабы. Их состояние не давало возможности свергнуть власть без помощи извне. «Даже при наилучших условиях, — говорит Флуг, — офицерские организации в большинстве крупных центров не могли рассчитывать удержать захваченную власть долее 1–2 недель, после чего неминуемо должна была наступить реакция» [IX, с. 271]. Но существовала какая-то слепая вера, что вопрос об интервенции союзников решён в положительном смысле, что начнётся она около 1 июля, «причём корпус ген. Плешкова (на Д.В.) явится в роли авангарда союзных сил, которые числом до 100 тыс. человек уже сосредоточиваются в тихоокеанских портах» [Флуг. С. 256]… В связи с этой уверенностью выступление намечалось на конец мая. Едва ли этот срок имел какое-нибудь отношение к тому, что «приближался» срок, когда Дума назначила созыв сибирского У.С. Так предполагает Якушев [«Вольная Сибирь». IV, с. 106]. Большевицкие историки ставят это в связь с упомянутым в предшествовавшей главе совещанием, которое якобы было в Москве и после которого, 3 мая, в Новониколаевске был созван съезд нелегальных военных организаций для информации и инструкционных указаний [Парфенов. С. 20]. Съезд руководителей местных штабов военно-революционных организаций действительно в Новониколаевске 3 мая происходил. 14 мая в Челябинске состоялось совещание представителей чехословацкого командования — Гайды и Кадлеца, с центральным штабом сибирских боевых дружин (Гришин-Алмазов) и военным отделом самарского Комитета членов У.С. (кап. Каппель и полк. Галкин). «На этом совещании был выработан план будущего выступления», — утверждает Парфенов [с. 23]. Возможно, в датах здесь есть некоторая путаница, но факт несомненный, что Гайда и Кадлец, убеждённые, как говорит Якушев, в том, что «вооружённый конфликт с большевиками неизбежен, вошли в половине мая в неофициальные переговоры с некоторыми представителями новониколаевского военного штаба» [«Вольная Сибирь». IV, с. 108] и по достигнутому соглашению Гришин-Алмазов отдал приказ о выступлении.
В конце мая с чехами и без чехов в ряде городов начались выступления. В Семипалатинске, Бийске, Омске, Красноярске большевицкая власть была свергнута до прихода чехословацких войск[289]. В Томске восстание намечалось на 28 мая в связи с волнениями, происходившими там на почве реквизиции церковного имущества в женском монастыре. Восставшие должны были в первую очередь разоружить в казармах мадьяр, представлявших главную силу большевиков. Из-за случайного предательства восстание началось не совсем удачно[290]. Но большевики сами эвакуировали Томск 31 мая в виду слухов о приближении чехов, захвативших при участии барнаульской организации 26 мая Новониколаевск. Томск, следовательно, почти не оказал сопротивления, хотя там находился батальон «прекрасно вооружённых, дисциплинированных и готовых к борьбе мадьяр»[291], хотя советская власть стояла «прочно и незыблемо», как извещала в день падения Томска большевицкая газета «Знамя Революции». В Томск вступил отряд Гайды и пробыл в нём два часа. Летопись событий отметит символическую картину, когда монархист полк. Сумароков и городской голова меньшевик Васильев вместе приветствовали чехословаков…