Чувствуя, что война надвигается, я все же надеялась, что ее удастся избежать. Не только у меня одной была такая надежда. Казалось, что вот-вот немецкий народ прозреет и сбросит Гитлера вместе с его приспешниками. К сожалению, этого не произошло. А надежды были очень большими. И еще не верилось, что простые немцы пойдут на нас войной. Все мы помнили о том, как в 1917-м немецкие и русские солдаты на фронте братались друг с другом. Мне довелось слышать рассказы солдат, участников этих событий. Все они в один голос заявляли, что немцы больше никогда не поднимут на нас оружия. Народ больше не обмануть, рабочий и крестьянин больше не станут стрелять в таких же, как они. И мы верили в это. Нам хотелось в это верить. Но и чувство надвигающейся беды не покидало нас. Сложно все было, мысли путались. Ум говорил одно, а сердце другое.
На мой вопрос о том, будет ли война, Сталин ответил:
— Очень бы не хотелось.
А кому хотелось? Ни одному нормальному человеку не хотелось войны. Но настал день, и она началась.
Странно — я долго ждала войны, напряженно следила за политической обстановкой, а перед самым ее началом вдруг успокоилась. Было чудное лето, мы с Г.В. отдыхали в Латвии, чередуя отдых с концертами, и война застала нас там врасплох. Воскресенье, хорошая погода, хорошее настроение, и вдруг бомбы, ужас, смерть. Бомбили Ригу, бомбили поезд, который вез нас в Минск… Было страшно.
Что меня очень сильно огорчило, так это гнусные слухи. Несмотря на то что я не раз выступала по радио и снялась в роли Стрелки[81] в киносборнике[82], поползли слухи о том, что я перешла (перешла!) к немцам и снимаюсь в их фашистских картинах! Причем слухи эти были довольно стойкими и распространились широко. Совершенно посторонние люди интересовались у наших знакомых — правда ли, что Орлова у немцев? Дошло до того, что этот вопрос незадолго до нашей эвакуации задали Г.В. Он строго отчитал распространителя слухов (подобные вопросы — это ведь тоже распространение панических слухов, иначе их и не назвать), а затем, уцепившись за этот слух, придумал сюжет картины, продолжения «Цирка» с участием Марион Диксон. Цирковая труппа, гастролирующая по Белоруссии, захвачена фашистами. В одном из немецких офицеров Марион узнает Кнейшица. Допросы и угрозы не пугают советских людей. Партизаны освобождают артистов, и те включаются в борьбу с фашистами… Было задумано множество неординарных, эксцентрических сцен с участием цирковых артистов. Акробаты, проявляя чудеса ловкости, похищали из вражеского штаба секретные документы, дрессировщик науськивал немецких овчарок на самих же фашистов, клоун, замаскировавшись под юродивого, ходил в разведку и т. п. Замысел был весьма неплох, он однозначно заслуживал воплощения, но, к сожалению, воплотить его в жизнь по ряду причин не удалось. А я уже настроилась на картину, видела себя в роли партизанки.
* * *
«Товарищи интересуются — почему актриса Любовь Орлова снимается только у своего мужа, режиссера Александрова? — вдруг сказал Сталин, провожая меня до машины, которая должна была отвезти меня домой. — Разве Александров монополист? У нас в Советском Союзе есть только один монополист — народ».
Сказано это было в его обычной манере, и не понять сразу, шутит ли Он или говорит серьезно. Но я уже знала, уже привыкла, что Он ничего не говорит просто так. Даже шутки у него со смыслом, с намеком. Многие пытаются выставить Сталина каким-то деспотом, но на самом деле это был совсем не деспот, а весьма и весьма деликатный человек. Если можно было не приказывать, а намекнуть, Он предпочитал намекнуть. Он предпочитал подсказать нужное решение, а не диктовать его. Ну а если приходилось приказывать, то приказывал, куда уж деваться? Но не так, как приказывают некоторые руководители — раздуваясь от сознания собственной значимости, преисполняясь самодовольством и т. п. Нет, Он приказывал спокойно, сдержанно, нисколько не рисуясь. Сталин вообще был скромным человеком. Это подчиненные-подхалимы вначале увлеченно творили его культ, а потом не менее увлеченно его развенчивали. «Тьфу на них!» — как иногда, в минуты сильного негодования, высказывалась моя мама.
Я смутилась, не сразу и нашлась, что ответить, а окончательно собралась с мыслями уже когда сидела в машине. Да, три последних фильма, три главных моих на то время фильма — «Веселых ребят», «Цирк» и «Волгу-Волгу» снял Г.В. «Любовь Алены», свой первый опыт в кино, я предпочитаю не вспоминать. Не из-за плохих отношений с Б.И. [83] (окончательно они испортились после того, как я впервые снялась у Г.В.), а потому что картина эта во всех отношениях слабая. Б.И. работал далеко не так тщательно, как работает Г.В. Г.В. — корифей тщательности, фанатик скрупулезности, многие находят его нудным и придирчивым, но без занудства и придирчивости не может быть режиссера. Тщательно продумать каждую мелочь, выверить все несколько раз и добиться полнейшего воплощения своего замысла на съемочной площадке — вот метод Г.В., секрет его успеха. Дело не столько в том, что он делает, сколько в том, как он это делает! Мастерство проявляется в мелочах! У хорошего столяра каждая дощечка подогнана как следует, каждый гвоздик на своем месте и вбит по самую шляпку, все ровно, все на своем месте… У хорошего режиссера то же самое. Все на своем месте — и актеры, и декорации, и освещение. Все-все-все. Не хочу сказать, что Б.И. был плохим режиссером, но тщательности Г.В. ему сильно недоставало. Случались накладки, какие-то сцены откровенно «провисали», но тем не менее включались в картину. На съемках «Алены» частенько (не скажу, что каждый день, но часто) происходило что-то досадное, мешающее работе. То актер опоздает, то светильник разобьется, то еще что. У Г.В. я с трудом могу вспомнить один или два подобных случая. Опоздать на съемки? Халатно отнестись к своим обязанностям? Г.В. этого не потерпит и не будет работать с таким человеком. Попробовала бы я опоздать хоть раз у Г.В. Не могу даже представить такого. Его требовательность (в первую очередь он требователен к самому себе, а потом уже к окружающим) передается всем на съемочной площадке. Сниматься у Г.В. — счастье, большая удача, потому что никогда не будет стыдно за свою работу. Снявшись в трех его картинах, имевших большой успех, хотела бы я сниматься у кого-то еще? Конечно же, нет. И дело не в том, что Г.В. — мой муж, а в особенностях его творческого процесса. В высочайшей организации этого творческого процесса дело.
Не могло быть и речи о том, чтобы предпочесть Г.В. кому-то, отказать ему и сняться у другого. Не могло! Однако в тот период Г.В. не только ничего не снимал, но даже и не готовился снимать. Не складывалось с новым фильмом. И дело было не столько в отсутствии подходящего замысла, сколько в разных других причинах, перечислять которые нет нужды. В один из ближайших вечеров, выбрав подходящий момент, я осторожно завела разговор о том, стоит ли мне, пока он ничего не снимает, сняться у кого-то другого. Говорила, взвешивая каждое слово, боясь обидеть Г.В. или сделать ему больно. Творческие люди ревнивы больше других. Уж не сочтет ли он мое желание чем-то вроде измены? Не рассердится ли? Не поссоримся ли мы? (Попутно замечу, что за все годы нашей с Г.В. жизни мы с ним ни разу не то чтобы поссорились, мы даже ни разу не поспорили на повышенных тонах! И очень этим гордимся.)