просохла. Куры всё ещё заперты, во дворе тишина, и от этого жена Лю Цзыжуя почувствовала себя одинокой и никому не нужной. И дом был словно чужой. Она вошла в комнату, в сердце внезапно стало пусто. Сын буквально ещё вчера лежал на печи, сидел на ней, разговаривал, смеялся. А ещё его одноклассники — один тут, другой там… А сейчас никого нет, пусто.
Когда сын вернулся, казалось, что время повернулось вспять и они снова семья. Ожили давно забытые чувства… Хотя нет, это ожило сердце матери.
Только что обувь сына лежала у печки, а его одежда висела на бельевой верёвке, всё было наполнено запахом сына. Сейчас же ничего нет. Женщина вновь вышла во двор. Похоже, что она больше не может находиться в комнате, не может… Не может! Жена Лю Цзыжуя стояла во дворе, оглушённая непривычной тишиной. Ещё вчера сын стоял у дома и подавал глину наверх. А когда устал, присел на корточки и выкурил сигарету. Ещё вчера одноклассники сына бродили туда-сюда по двору. А сейчас во дворе тише некуда.
Что же увидела жена Лю Цзыжуя? Она судорожно вздохнула: похоже, что собралась заплакать. Затем растерянно подошла к уборной — там на земле мокрое пятно, которое оставил её сын, но оно уже почти высохло. Женщина села на корточки, взяла горшок, что стоял рядом, и плотно закрыла им это место, а потом заплакала.
На второй день жизнь, которой они жили раньше, как будто бы вернулась. Лю Цзыжуй с самого утра пошёл на поле заниматься посевами. Его жена сначала кормила осла, затем кур. Куры были закрыты целый день и словно сошли с ума от нежданной свободы: встряхивались, прыгали, кричали. А петух… Откуда у него столько энергии? То одну потопчет, то другую… А эти две ужасные лысые курицы с полузакрытыми глазами тоже, видимо, приняли снисхождение того петуха. Похоже, хорошо, что их закрывали: у тех лысых куриц на красной коже вылезли маленькие белые пёрышки. Но всё равно выглядят они ещё ужасно.
Жена Лю Цзыжуя, накормив всех, вновь остановилась возле того перевёрнутого горшка. Она нагнулась и потихоньку перевернула его. Под ним оказалась корка высохшей земли в форме глиняной тарелки — и это всё, что осталось ей от сына.
И нет людей, которые могли бы услышать рыдания страдающей женщины, так как в деревне больше никого и не осталось. А куры разве поймут, что творится на душе у хозяйки? Они удивлённо смотрят на неё, сидящую на корточках, в слезах гладящую горшок. Ы-ы-ы-ы…
Прошло больше полумесяца, было несколько дождей. Одноклассник сына Хуан Куанжуй, что живёт внизу, внезапно поднялся в этот день наверх. Он пришёл за шпателем для глины: собрался дома крышу подмазать, сказал, что этой осенью будет много дождей. Хуан Куанжуй посидел немного, выкурил сигарету и пошёл обратно. Когда Хуан Куанжуй уходил, он остановился во дворе, огляделся и сказал, что после ремонта стало куда лучше: сейчас курятник похож на курятник, стойло осла — на стойло осла. Хуан Куанжуй заметил и тот перевёрнутый горшок на земле, но ему было неведомо — зачем он там? А ещё он сказал, что Шуанчжу обязательно приедет справлять Новый год: «Как приедет, хорошенько с ним выпьем». А ещё он сказал, что Шуанчжу молодец: сейчас уже совсем как городской. А ещё он сказал, что в городе лучше, чем тут, и что Шуанчжу хочет, чтобы через несколько лет тётушка тоже переехала жить в город. А ещё сказал: «Возвращайтесь. Я такой молодой, а вы меня провожаете. Вы посмотрите, мы уже до края деревни практически дошли — некуда уже дальше провожать». А ещё сказал, что Шуанчжу, может, очень скоро приедет…
В горах безлюдно, повсюду трещат цикады. Почему же они без остановки трещат? Возможно, им просто не нравится, что в горах так тихо и одиноко. Но они не понимают: оттого что они трещат, на душе становится ещё тоскливее.
Лю Цинбан 刘庆邦
Письмо 信
(перевод Евгения Кремнёва)
У обычного шкафа дверцы двустворчатые, а дома у Ли Гуйчан стоял платяной шкаф с тремя створками. Средняя дверца была широкой, а створки по краям — поуже. На левой и правой дверцах были установлены крошечные замки, и чтобы запереть шкаф, нужно было попасть язычками двух этих замков в пазы на средней дверце. Шкаф был довольно внушительных размеров, а зеркало, установленное в средней дверце, только усиливало ощущение его громадности: он словно вмещал в себя всю спальню и освещённый солнцем балкон, да и Ли Гуйчан иногда казалось, что она сама находится в пространстве этого шкафа.
Похолодало. Ли Гуйчан решила распустить шерстяной свитер сына, чтобы связать его заново, добавив пряжу, оставшуюся с прошлого раза. Она открыла правую дверцу шкафа, за которой располагалась небольшая часть, отделённая деревянной перегородкой. Там лежали вещи, которыми Ли Гуйчан пользовалась нечасто, вроде чёрных ватных штанов, синего хлопкового ватника, старого постельного белья из грубой ткани да полиэтиленового пакета с разномастными клубками шерстяных ниток. Она редко открывала эту дверцу, а открыв, долго не могла её снова закрыть. И всё оттого, что в нижнем ящике лежала книга, в которую было вложено письмо. Это письмо она хранила уже девять лет. Каждый раз, когда она открывала эту дверцу, маленькая дверь отворялась и в её сердце. Стоило лишь открыть её, как она невольно забывала про всё свои дела, доставала письмо из ящика и принималась его перечитывать. Взяв в руки это письмо в два десятка строк, она уже не могла положить его обратно, а начав читать, не могла остановиться, пока не прочтёт до конца. Ей казалось, что первые строчки обращения к ней — удивительная мелодия, которая зовёт её пройти этот волшебный сад до конца и встретиться с автором письма там, где он оставил свою прощальную подпись. Ли Гуйчан бережно, почти беззвучно выдвинула нижний ящик. Так бережно, что не потревожила бы и спящую птицу, надумай она свить себе гнездо в этом ящике. Она была взволнована, как и всякий раз до этого, когда рука ещё не успевала нащупать письмо, а сердце уже колотилось часто-часто и готово было выпрыгнуть из груди.
Но в этот раз его найти так и не удалось.
Ли Гуйчан не допускала мысли, что письмо, которое было рядом всё эти девять лет, вдруг пропало, и ещё некоторое время не могла поверить своим глазам. Несколько раз потрясла толстую книгу по вязанию, в которой прятала