Сотник никогда не мог согласиться с утверждением, что война портит человека, делает его жестоким. Нет, она скорее более выпукло проявляет те качества, которые в повседневной жизни трудно заметить. Ведь на передовой нет милиции, не действуют законы. Солдата уже не сдерживают правила человеческого общежития. И если он в душе негодяй, то на войне становится первостатейной сволочью. А если хороший человек, то он вынесет с поля боя даже противника.
Устим невольно вспомнил врезавшийся в память случай, происшедший в ходе боев под Сухуми.
* * *
Унсовцы уже полчаса крутились вокруг крепкого двухэтажного здания, превращенного противником в настоящий дот. Четыре станковых пулемета косили все живое, что пыталось приблизиться к дому. Засевшие в доме солдаты оборонялись с обреченностью смертников. Сотник уже и так прикидывал план штурма дота, и эдак, но все равно получалось, что без значительных потерь не обойтись.
Передав командование отрядом своему помощнику, Устим побежал к берегу моря, где еще утром заметил стоявшую «Шилку». В ответ на стук по броне из люка показалось покрытое копотью лицо грузина.
– Слушай, кацо, помоги нам снести ко всем чертям вон тот домик.
– Не могу. Я поставлен охранять этот участок неба. А вдруг самолеты появятся?
Устим уже начинал терять терпение. Он отчетливо слышал огонь пулеметов, под которым сейчас лежали его хлопцы.
– Если ты сейчас же не поможешь моим стрельцам, – процедил сквозь сжатые зубы сотник, – то будем считать, что самолет тебя подбил.
– Это как? – не понял грузин.
– Сейчас влуплю по твоей «Шилке» с гранатомета, так только колеса в воздух полетят.
У парня округлились глаза.
– Ну так бы и сказал, – оживился он. – Что мы, не мужчины? Не можем договориться? Поехали.
Зенитная самоходная установка подкатила к дому, неторопливо повела всеми четырьмя скорострельными пушками и изрыгнула убийственный сноп огня. В одно мгновение крепкий дом был превращен в груду камней.
Дот перестал существовать, его пулеметы молчали. Из развалин выполз чудом оставшийся в живых боец. Это был чеченец. Из пробитой насквозь ноги хлестала кровь.
К раненому с автоматом на перевес подскочил грузин. Сотник был уверен, что он пристрелит врага. Такие сцены он наблюдал уже не раз.
– Брат, не убивай меня, – в глазах быстро истекающего кровью чеченца были боль и тоска.
– Вот видишь, – печально покачал головой грузин, – понадобилась война, чтобы ты наконец понял, что мы с тобой братья.
Он закинул автомат за спину, помог подняться чеченцу и под пулями потащил его в тыл.
Нет, на войне человек продолжает оставаться самим собой. И все же из Абхазии унсовцы вернутся уже другими. В этом сотник Устим был твердо уверен. Теперь его стрельцы твердо знают, что в случае необходимости, они найдут в себе мужество подняться и шагнуть из окопа вперед, на встречу шквалу свинца. Их любовь к Украине не ограничится размахиванием флагами на убогих митингах. Они уже доказали готовность отдать свои жизни на алтарь родины.
* * *
Первым, кто встретил раненных унсовцев на родной земле, был оперативный сотрудник СБУ, добросовестно заснявший на видеопленку возвращение боевиков.
Перед стоявшими за стойкой пропускного пункта аэропорта «Борисполь» таможенником и двумя пограничниками появилась колоритная процессия. На носилках занесли стрельца Явора, за ним шли роевой Рута и сотник Устим с рукой в бинтах, сквозь которые обильно проступала кровь. Все они были одеты в камуфляж с унсовскими знаками различия и мазепинки.
– Вы кто? – опасливо рассматривая паспорт Устима, словно самодельное взрывное устройство, спросил сотрудник таможни.
– Мастер по ремонту чаеуборочных комбайнов, – устало ответил сотник.
– А что с рукою? – хитро улыбнулся пограничник, косясь на стоявшего в стороне опера из СБУ.
– Упал с комбайна.
– А вы с ним? – обратился офицер к Руте и Явору.
– Нет, мы археологи, – с достоинством ответил роевой.
– И где ж вы копали?
– В Сухуми копали, – Рута задумчиво принялся загибать пальцы, – в Мтисубане копали, в Старушкино тоже. Но больше всего пришлось покопать в Шроме.
– Вот как раз там я и упал в одну из выкопанных им ям и сломал ногу, – добавил Ярый.
Пограничник помолчал, крутя в руках паспорта «археологов».
– А почему же вы все в форме УНСО?
– Так разве вы не слышали, – ехидно улыбнулся сотник, – что на Кавказе сейчас это национальная одежда?
* * *
На следующий день, после возвращения в Киев, Бобровича привезли в Центральный военный госпиталь Министерства обороны Украины. Была предварительная договоренность, что в этом известном во всем СНГ медицинском учреждении раненным унсовцам окажут квалифицированную помощь.
Навстречу им вышел начальник госпиталя. Краснея и потея, он стал запинаясь объяснять, что к нему приходили сотрудники СБУ и сказали, что любой военный медик, который окажет помощь унсовцам, будет немедленно уволен.
– Они ведь все равно не позволят нам держать вас у себя. А у меня семья, дети.
«Хоть краснеть не разучился», – усмехнулся про себя Бобрович.
Но руку не перевязывали уже третьи сутки, мягкие ткани загнили и начали дурно пахнуть. Необходимо было срочное медицинское вмешательство.
– Хорошо, мы будем искать другое место, – преодолевая головокружение, устало согласился сотник. – Но сделайте мне хотя бы перевязку.
– Не могу, – повторил военный медик. – У меня же дети.
И все же один подполковник медслужбы нашел в себе мужество и перевязал раненного земляка, проливавшего свою кровь за Украину в далеких предгорьях Кавказа.
* * *
Два мучительно долгих месяца мотался по стране Валерий Бобрович в поисках хирурга, который бы отважился взяться за его лечение. Во Львове были не против положить Валерия в больницу, но заявили, что вынуждены будут ампутировать руку.
Вернувшись опять в Киев, Бобрович пошел на прием в Институт травматологии.
Хирург долго рассматривал ренгеновский снимок руки, на котором, словно Млечный путь, были разбросаны более 20 осколков костей.
– Учитывая тяжесть ранения и запущенность раны, – объявил врач свое решение словно приговор, – сегодня во всей Украине вам может помочь только профессор Ярослав. Вот только возмется ли он вас лечить? Профессор чрезвычайно загружен. Впрочем, я на всякий случай дам вам его координаты.
И вот здесь солдатское счастье сново оказалось в ранце Бобровича. Профессор Ярослав был не только редчайшим профессионалом своего дела, но и человеком высоких патриотических убеждений. Он не вполне разделял методы работы УНСО, но горячо сочувствовал борьбе его стрельцов против российского империализма. Вылечить бойца, который воевал за близкие ему идеалы, профессор Ярослав считал делом чести.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});