– Прекрати! – встрепенулась Энин и оттолкнула от себя служанку. – Оставь меня! Уйди! Марта, испугавшись подобной реакции, округлив глаза, метнулась к двери.
– Постой! – остановила ее Энин, быстро напяливая на себя долгополую ночнушку. – Прости, я не хотела тебя испугать. Просто… дело в том… к сестре с этим тоже не подходи, – колдунья пнула кадушку с водой и улыбнулась. – Память иногда пугает.
Марта застыла в дверях и не шевелилась. Энин, чтобы хоть как-то реабилитировать себя подошла к девушке, взяла ее за руку и, заставив пройти в глубь комнаты, усадила на край кровати.
– Марта, у нас с тобой очень похожие судьбы. Раньше я жила в замке некроманта, лича. Он заставлял нас сестрой у него на глазах любить друг друга, плотски, – Марта была напряжена, вытянута, как струна, она чувствовала себя неловко, не хотела слушать откровения незнакомки, но не могла себе позволить уйти, боялась, что ее не так поймут. Если бы Симиона осчастливила ее даром речи, Марта бы все высказалась, объяснилась, нашла бы причину, по которой можно уйти, но с рождения была нема, как рыба. Поэтому сидела, не двигаясь, и была вынуждена слушать излияния гостьи.
– Это были ужасные дни, Марта. Во мне не жило тогда ничего, кроме злобы и жажды мести, поэтому я с радостью приняла новость о том, что обладают магическим талантом, с неудержимым стремлением стала обучаться колдовству, втайне мечтая, что выучусь и поквитаюсь с некромантом. Но мне пришлось убежать раньше намеченного срока, впрочем, я не жалею. А ты? Ты, Марта, не хочешь убежать из этой усадьбы? Или боишься, что вампир не даст тебе уйти? Говорят у кровососов отличное чутье. Не завидую я тебе, Марта. Помню, как жила у некроманта, думаю, жизнь с вампиром не слаще. Он хоть не пристает к тебе, не распускает руки? Молчишь? Значит, все-таки было… – понизила голос Энин, понимая, что словами может ранить застенчивую молчунью. – Иди сюда, – колдунья обняла девушку, прижала к себе. Марта коротко дрожала, то ли от гнева, то ли от испуга, то ли еще от чего, а позже разрыдалась. И плачь ее был столь болезненным, что казалось она оплакивает сотни смертей или переживает близкую утрату. – Поплачь, милая, поплачь… тебе станет легче, – утешала Энин и нежно поглаживала волосы служанки, от чего та рыдала еще больше…
* * *
Веридий скоро вернулся, держа в руках новую бутылку бенедиктина, и был он до неприличия весел. Сперва Клавдий подумал, что его знакомец изрядно перебрал, но позже убедился, что причина неудержимого веселья скрывалась в другом.
– Заглянул в комнату беловолосой, хотел понянчить ребенка. Понянчил и… знаешь, что, Лис? – спросил, не скрывая саркастической ухмылки Веридий. – Твой ненаглядный сын на удивление оказался девочкой! – сказал он и зашелся диким смехом. Отсмеявшись, посмотрел на посуровевшего Батури и продолжил донимать его расспросами: – Друг мой, и как ты мог так ошибиться? Ты хоть раз принимал участие в пеленании?
– Не задавался этим вопросом, – буркнул недовольный Клавдий. – Скажи лучше, как он? То есть она. В смысле, как ребенок? – Батури пришлось выслушать новый поток неудержимого смеха в исполнении Веридия, и пока слушал его, сам невольно заулыбался. – Да, – оттаяв, усмехнулся Батури, – погорел на сущей мелочи. Так что с девочкой?
– Спит, – с трудом хватая воздух и настраивая себя на серьезный разговор, чтобы вновь не зайтись в хохоте, ответил Веридий. – Марта ее накормила, перепеленала и уложила спать. Благо колыбелью мы уже обзавелись, надеясь на первенца. Что ж, незадача вышла, не родился, – вампир погрустнел, но отбросил печальные мысли и продолжил привычно веселым тоном: – Теперь твоя беловолосая над малышкой сидит, караулит ее сон. Знаешь, так отрадно за ними наблюдать, даже передать не могу. Это увидеть надо. Но ты не мешай им. Пусть ребеночек отоспится. Заморили вы ее и дорогой, и голодом. Чем ты говоришь кормил дитя?
– Кровью, – уронил Батури и улыбка вмиг слетела с его лица.
– Хочешь воспитать Высшую? – догадался Веридий. – А тебе не кажется, что это по меньшей мере жестоко?
– А убивать не жестоко? Или ты у нас чистенький и не знаешь, что такое убийство?
– Да нет же, дело не в этом. Знаю, конечно. Мне доводилось убивать, и ради пищи, и ради развлечения. Я мучил, пытал, насиловал. Дело житейское, как для вампира. Но суть сейчас не в том. Жестоко не оставлять девочке выбора, – Веридий замолчал. Сперва казалось, что он продолжит, но, не в пример обычному, вампир не спешил с разговорами.
– Отец не оставлял мне выбора, когда делал Высшим.
– И где теперь твой отец? Если мне не изменяет память, он умер от твоей руки.
– Это так, но у меня не было и нет причин ненавидеть отца. А умер он по нелепой случайности.
– Что ж, ребенок твой и дело твое. Расти ее, кем хочешь, хоть человеком, хоть Высшим вампиром, хоть духом лесным! Повторяю: дело твое. Но я бы на твоем месте…
– Ты не на моем месте! – не дал договорить Батури. – На этом и покончим.
– Как скажешь, – не стал продолжать спор Веридий. – Выпей бенедиктина, он успокоит нервы, – посоветовал вампир и сам крепко приложился к настойке. Батури не последовал его примеру, продолжал сидеть, держа бокал в руке, и молча смотрел на пляшущий в камине огонь. Веридий наполнил свой бокал и уселся в соседнее кресло.
– Не идет что-то беседа, а ведь столько всего хотелось рассказать… – мечтательно протянул он и пригубил еще настойки. – Чем ты занимался все это время? Я не видел тебя…
– Пятьдесят лет, – припомнил Клавдий.
– Пятьдесят лет… – протянул Веридий. – Для человека это так много, а для нас – сущая мелочь.
– И промелькнули они молниеносно, ничего в моей памяти не оставив.
– А у меня была другая жена, другая любовница. Теперь ее нет, вернее есть, но в образе скелета она мне нравится куда меньше, чем раньше.
– Ты не уберег ее от некромантов? – искренне удивился Клавдий. – Уж одну душу ты мог у них забрать…
– Не мог, – отмахнулся Ливуазье. – Давай не будем о грустном. И без того на сердце кошки скребутся.
– Не будем, – согласился Батури, припоминая, куда занесла их беседа в прошлый раз. – Ты мне лучше скажи: что за новая магия появилась у эстерцев и с чего бы их орден стал столь популярен?
– Видел проповедь на агоре? – догадался Веридий. – Сейчас Церковь Эстера набрала невообразимое множество поклонников. Церковники умело обыграли чуму, назвали ее гневом Эстеровым и преподносят как кару грешникам.
– То есть, если обратиться в веру, то зараза тебя не достанет, так?
– Именно.
– А что если чумой заболеет эстерец? Не подтверждает ли это обман?
– Подтверждает, конечно, но церковники всегда могут сказать, что заболевший лжестрастно обратился к Божеству, а на самом деле остался верен своим принципам, за что и был наказан. И, как не удивительно, от этого вера только крепчает. Ты знаешь, – зачем-то понизил голос Веридий, словно боялся, что у стен его родной усадьбы есть уши и его слова станут известны тем, кому их знать не положено, – мне кажется, что у Вестфалена больше бед от эстерцев, чем от «черной смерти». Чума рано или поздно закончиться, а церковники останутся и будут дальше гипнотизировать людей своими проповедями и борьбой с грехами. Тебе же известно, людское общество создано из сплошных грехов, в этом его суть. Но ведь грехи в головах людей, не больше и не меньше. Сейчас в ходу Эстер и его заповеди, до него верили в конклав Трора и устои были другими. Кто скажет, в кого или во что будут верить через тысячи лет и какие грехи начнут искоренять? Трор говорил: «любите друг друга и в день, и в ночи», и суть была в плотских утехах и продолжении рода, сейчас прелюбодеяние – грех. Раньше – «око за око», а теперь – «подставь щеку». Все приходящее и уходящее, перетекающее из себя в себя же.
– Хватит философии, – отмахнулся Клавдий. – Ты слишком долго живешь среди людей, их привычка разглагольствовать без дела оставила на тебе свой отпечаток.
– Да, к людям привыкаешь, и не только как к пище, – оголил острые клыки Веридий.