какого места вы его довезли. Будет, пожалуй, проще всего, если, не теряя времени, мы попросим вас в нашу машину и поедем с вами — искать то место. Надеюсь, сударыня, вы хорошо его запомнили?
Р у т. Если это необходимо, пожалуйста, я готова.
П о л и ц е й с к и й. Прекрасно. Поторопимся. До свидания, господа. (Пропускает вперед Рут, указывая на дверь.)
Р у т (перед тем как выйти, оборачивается, смотрит на Лизель с жалостью). Ах, Лизель! (Обводит всех взглядом, кивает головой, выходит, за ней оба полицейских.)
Берта резкими движениями толкает за ними свое кресло, беспомощно останавливается перед захлопнувшейся дверью. Зонненбрух идет к лестнице, опирается на перила. Лизель неподвижна, глаза ее закрыты.
В и л л и (быстро взбегает вверх по лестнице в свою комнату, через минуту возвращается, пряча в кобуру пистолет). Я еду с ними, мама. (Выбегает.)
Б е р т а (двигает кресло в разных направлениях, как бы в поисках чего-то, тихо зовет). Вальтер!
Зонненбрух подходит, останавливается перед ней, кладет руку ей на плечо.
Л и з е л ь (открывает глаза, смотрит на всех, словно не узнает, подносит руку ко лбу, говорит шепотом). Пойду лягу… я смертельно устала… (Медленно уходит в столовую.)
З о н н е н б р у х (после долгого молчания). Отправляйся и ты, Берта. Я зайду к тебе потом.
Б е р т а. Не оставляй меня в одиночестве, Вальтер.
З о н н е н б р у х. Извини, пожалуйста, мне необходимо побыть одному, совсем одному. Я пройдусь немного по саду.
Б е р т а. Ну хорошо, только недолго, ночи уже холодные. Я буду ждать тебя. (Выезжает в столовую.)
Зонненбрух подходит к камину, тушит лампу, идет к двери террасы, раздвигает портьеру, стоя на пороге, смотрит в ночь.
Спустя минуту слышен скрип двери наверху. Иоахим осторожно спускается по лестнице и направляется к двери террасы.
З о н н е н б р у х (услышал, оглядывается). Кто там?
И о а х и м. Это я, профессор, Иоахим.
З о н н е н б р у х. Вы? Здесь?
И о а х и м. Ваша дочь спрятала меня…
З о н н е н б р у х. Вы все время были здесь? И все слышали?
И о а х и м. Слышал. (Взволнованно.) У вас мужественная дочь, профессор!
З о н н е н б р у х. Да, это поразительно! С начала и до конца поразительно и жестоко!
И о а х и м (многозначительно). Она говорила мне, что на ее месте вы поступили бы так же.
З о н н е н б р у х (смутившись). Да, она сказала это.
И о а х и м. Вы сами не убеждены в этом?
З о н н е н б р у х (не отвечает, идет к дверям столовой, закрывает их, потом двери террасы, останавливается перед Иоахимом). Что вы намерены теперь делать?
И о а х и м. Это до некоторой степени зависит от вас, профессор.
З о н н е н б р у х. От меня?
И о а х и м. Ваша дочь говорила мне, что вы не изменились с тех пор, как я был вашим учеником, а потом и младшим коллегой. На это именно я и рассчитывал, когда шел сюда…
З о н н е н б р у х (сурово). Зато вы, вы изменились, Иоахим! (Помолчав.) Я хочу спросить вас…
И о а х и м. Слушаю.
З о н н е н б р у х. Как вы думаете, можно ли жертвовать человеком для спасения другого человека?
Иоахим молчит.
Отвечайте же на мой вопрос. Повторяю: можно ли жертвовать человеком ради спасения другого человека?
И о а х и м. Можно, а иногда даже необходимо. Можно, если речь идет о большем, чем только жизнь человека.
З о н н е н б р у х (резко). И это говорите вы, Иоахим Петерс, который вместе со мной когда-то верил, что человек — наивысшая ценность! Что никто, — вы слышите? — никто не имеет права губить другого человека, жертвовать им, обрекать его на страдания!
И о а х и м (с болью). Профессор! Зачем вы говорите так со мной?
З о н н е н б р у х. Потому что сегодня вы присвоили себе право поступать, как о н и! Как все те! Вы губите девушку, чтобы спасти себя! Вы обрекли ее на мучения, чтобы спастись самому! Я не могу с этим примириться, Иоахим.
И о а х и м. Речь идет о нашей борьбе, а не обо мне, профессор! Разве вы забыли, кого видите перед собой? Я давно обрек себя на страдания, на смерть — более вероятную для меня, чем жизнь, — чтобы бороться! Чтобы спасать всех нас! Чтобы противодействовать злу! (С болью.) Но я начинаю понимать вас, профессор. Вы просто хотите сказать, что я сделал ошибку, придя сюда, к вам.
З о н н е н б р у х (хватает его за плечи, трясет). Да! Да! Именно это я хотел сказать вам! Зачем вы пришли сюда, Иоахим? Зачем вы это сделали? (Отворачивается от него, отходит к лестнице, тяжело опирается на перила.)
И о а х и м (после некоторого молчания). Знаете ли вы, профессор, что такое одиночество, страшное немецкое одиночество в гитлеровском государстве? Оно должно быть хорошо знакомо и вам, если вы действительно не изменились с тех пор, как мы вместе…
З о н н е н б р у х (не глядя на Иоахима). Мое одиночество? Это все, что у меня осталось! (Шепотом.) Я горжусь своим одиночеством. Это одиночество человека, который хочет, который должен вытерпеть, отстоять в себе то, что сегодня попрано, изгнано из нашей жизни!
И о а х и м. За те четыре дня, что я убежал из лагеря, я тоже узнал, что такое это ужасное немецкое одиночество. Одиночество в родной стране, среди людей, говорящих на том же языке, что и ты. Вот уже четыре дня, как я не смею даже приблизиться к людям. Каждый ребенок может погубить меня. Вот уже четыре дня, как я бегу от человеческого голоса… Да, профессор… Оба мы одиноки, как только может быть сегодня одинок немец. И хотя мое одиночество несколько отличается от вашего, все же мне казалось…
З о н н е н б р у х. Потому вы и пришли сюда, ко мне?
И о а х и м. Да, и потому еще, что у меня не было выбора. Это был единственный шанс… Помните, как вы однажды сказали: «Если ты будешь когда-нибудь в беде, Иоахим, вспомни о профессоре Зонненбрухе и как можно скорее найди его»?
З о н н е н б р у х. У вас хорошая память, Иоахим. У меня тоже. Именно сегодня, перед тем как вы появились, я много думал о вас.
И о а х и м. Знаю. Сегодня ваш юбилей. Я пришел сюда в ту минуту, когда вы подводили итог всей вашей жизни. В этом итоге вы и мне отвели какое-то место.
З о н н е н б р у х. Да, одно из самых главных. Я причислил вас к людям того же духовного склада, что и я, к людям, которые…
И о а х и м (резко прерывает его). К человеческим теням, профессор! Подводя свой итог, вы беседовали с тенями! Но явился сюда живой, — слышите, профессор? — живой человек, раненный в борьбе, затравленный, вырвавшийся из рук палачей. Говорите со мной, как с живым, не как с тенью!
З о н н е н б р у х (с отчаянием). Чего вы хотите от меня, Иоахим? Если бы вы знали, каких усилий, каких мучений стоило мне отгородиться от зла, от безумия, которое окружает нас, каких усилий стоило мне заключить свои мысли, свои мечты в плотную, непроницаемую броню! Да! Да! Я заключил в нее все, что мне было дорого. Это был кропотливый ежедневный труд всех последних самых худших