Читать интересную книгу Каменные человечки - Ллойд Деверо Ричардс

и выглядели двумя впадинами. Джоуи заметно разволновался и даже оглянулся несколько раз на дедушку, сидевшего на скамейке в задней части смотровой комнаты. Что-то не так было со ртом незнакомца. Или с подбородком? Мальчик никак не мог решить и еще раз посмотрел на дедушку. Именно в этот момент над седыми волосами старика что-то мелькнуло. У противоположной стены смотровой комнаты было еще одно зеркальное стекло, в сторону допросной, которая сейчас оставалась во мраке. Там мальчик и увидел отражение номера четыре, который в этот момент вытирал нос.

Джоуи замер. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот взорвется. Он повернулся лицом к семерке и с натугой сглотнул. В воображении мальчика между ним и номером четыре не было ничего, что помешало бы незнакомцу протянуть руку, схватить его и засунуть в кузов старого ржавого пикапа, что он и сделал с Джули.

Он снова повернулся к Элмеру.

– Черт! Это он! Тот самый, дедуль! – воскликнул Джоуи, указывая на отражение в окне за спиной своего дедушки. – Это его я видел!

Никто и моргнуть не успел, как Элмер оказался рядом с внуком.

– Все хорошо, малыш. Он тебя не видит. – Старик крепко прижал мальчика к себе. – Ты молодец.

* * *

Для большинства из тех, кто наблюдал за мальчиком во время процедуры опознания, последовавший затем арест Дэвида Клэрмонта по обвинению в злонамеренном и беспричинном убийстве Джули Хит стал разрядкой. Джоуи Темплтон определенно опознал убийцу, став героем дня.

В наручниках, окруженный полицией, Клэрмонт не произнес ни слова, когда ему зачитали его права. Единственным, кто проявил эмоции в переполненном полицейском участке, была разрыдавшаяся Хильда Клэрмонт. Лоуренс Клэрмонт обнял жену за плечи. Арестованный отказался от адвоката, заявив, что невиновен и в защите не нуждается.

Репортеры появились через нескольких минут. Фургоны с генераторами, питающими камеры и переносное спутниковое оборудование, заполнили парковку полицейского участка Уиверсвилла. Рассеявшись группками, посланцы телевизионных каналов сообщали последние новости. Помощники вытирали пот, ручьями катящийся по лицам репортеров и операторов, измученных удушающей жарой. От каждого, кто выходил из участка, тут же требовали информации о Дэвиде Клэрмонте. Резвый представитель филиала «CNN» – о таких говорят: «молодой, да ранний» – соблазнил вышедшего покурить уборщика, помахав перед ним банкнотой в пятьдесят баксов. Уборщик взял деньги и заявил на камеру: «Он же больной на всю голову. Все знали, что однажды ему снесет крышу».

Все то время, пока в полицейском участке и на парковке не стихала суматоха, Кристина сидела с Макфэроном в маленькой комнате для допросов. Снова и снова она мысленно прокручивала разворачивавшуюся на ее глазах сцену опознания. Уверенность, с которой Джоуи Темплтон опознал Дэвида Клэрмонта, не вызывала сомнений, но что-то во всем этом было не так. Что-то не складывалось. Но что?

20

Интерес к внутренностям впервые проявился в детстве. Ему было семь, когда машина сбила выскочившую на полосу движения кошку. Один глаз – темный, идеальной формы – вылетел из раздавленного черепа и привлек его своим блеском. Он думал об этой кошке и об этом черном сверкающем глазном яблоке несколько недель, может быть, месяцев и тогда понял, что он – другой, не такой, как все. Особенный. Он видел и замечал то, чего не видели и не понимали обычные люди.

Он вышел заправить бензобак. Последние неудачи все еще отдавались ноющей болью. Юные быстрые девушки стали бы достойной добычей, но удача отвернулась от него. Обе, конечно, проболтались о случившемся с ними дома, и он ругал себя за фиаско. Он достал легкий, хорошо заточенный кухонный нож и медленным, рассчитанным движением вонзил себе в бедро через брючный карман.

На заправке он протянул служащему мятую двадцатку. На другой стороне улицы растянутый над хозяйственным магазином красно-бело-синий баннер извещал, что распродажа, растянувшаяся по случаю Дня труда на неделю, продолжается. Баннер напомнил, что у него заканчиваются припасы.

Кружа по узким проходам мимо ящиков с гвоздями и шурупами, он добрался до отдела, где на крючках висели кисти – нейлоновые и более дорогие, из кабаньей щетины. Широкие нейлоновые годились для покраски сайдинга, и он взял их полдюжины, добавив три шпателя для более тонкой работы с кромками и обкладками.

– Вам чем-нибудь помочь, сэр? – доброжелательно спросил, подойдя сзади, продавец.

Он передал кисти и шпатели продавцу и приветливо улыбнулся.

– Нужны два ящика больших банок для консервирования, на двадцать восемь унций[18], если они у вас есть. У мамы большие заготовки.

Продавец ушел и скоро вернулся, поставив рядом с кассовым аппаратом две картонные коробки.

– Больше ничего?

– Это все.

Забрав покупки, он спешно вышел из магазина.

Держась подальше от больших шоссе и автострад, он только через три часа добрался до давно пришедшей в упадок промышленной зоны, где вырос среди дымовых труб и трубопроводов.

Пришедшая с началом осени волна жаркого воздуха окутала Делфос послеполуденной дымкой. Он проехал мимо пустующих корпусов старого аккумуляторного завода, откуда четыре года назад уволили его мать, мимо заброшенных предприятий и мастерских и свернул на Второе авеню. Ни автомобилей, ни пешеходов – только разбитые витрины магазинов, разорившихся после того, как зона экономической активности переместилась десять лет назад за океан, в Азию.

На углу красовался большой рекламный щит архитектурной новинки. Старый квартал планировалось снести, чтобы освободить место для огромного многоуровневого торгового центра с водопадом и прудом с настоящими живыми утками и деревьями в натуральную величину в просторном атриуме.

Влажная мечта подрядчика: залить свежим бетоном сотню ярдов для привлечения транжир с Южного берега: пусть гуляют и делают покупки. Подумать только. Ничейную землю на окраине Чикаго ожидали большие перемены.

Но и в таком состоянии, заброшенный и в руинах, старый квартал дарил ощущение комфорта. Закрыв на мгновение глаза, он почувствовал себя мальчишкой, швыряющим камешки в ливневую канаву или бегущим на мясной рынок по поручению матери. В предназначенный к сносу дом он стал возвращаться после встречи с юной автостопщицей у Малого Калумета. Газовая плита осталась подключенной, что позволяло варить и консервировать, как делала когда-то мать. Создавать надежный запас на трудные времена, когда отвернется удача и боль станет невыносимой.

В проемах между покинутыми, с заколоченными окнами домами то появлялся, то исчезал бурливый ручей. Пробегая под улицей, поток вливался в Малый Калумет. Он припарковался возле выгоревшей витрины. Сжал каменный амулет на шее. Но ощущение потери не проходило – засевшая глубоко внутри боль простиралась в бесконечность, умаляя его до размеров пылинки. Он включил первую передачу и отъехал от тротуара. Каждый оборот колес приближал его к дому, к язвительному, с сильным акцентом голосу матери, к ее насмешкам, после которых он всю ночь просиживал на деревянном стуле в своей комнате, просыпаясь от звука падающих на пол капель. Но, по крайней мере, не в мокрой постели. Мальчиком он часто ездил с матерью на городских автобусах и однажды средь белого дня надул на ее платье. Она выбранила его прямо там, на глазах у других пассажиров. Заявила, что он сделал это нарочно, и выволокла из автобуса на две остановки раньше. Он шел по проходу, оставляя за собой цепочку капель.

Когда они вернулись домой и она велела принять наказание, он послушно, как делал всегда, открыл рот и, тужась, проглотил шероховатый камешек, который мать подобрала на заднем дворе. Запас их у нее не кончался и вполне соответствовал его бесконечным несчастьям.

Не включив поворотник, он свернул в переулок и припарковал пикап на засыпанной гравием стоянке позади нежилого, заколоченного многоквартирного дома. Быстро войдя, поднялся наверх, толкнул дверную створку в кухню и по крутому узкому пролету вышел на крышу обреченного здания. В кромешной темноте он снял цепи, которые перерезал несколько месяцев назад, и распахнул пожарную дверь, поморщившись от ударившего в глаза слепящего света. Старая кровельная смола пузырилась на жарком воздухе.

Не задержавшись на крыше, он вернулся в душную темноту и постоял, моргая, пока глаза не привыкли к мраку. Этот тесный закуток с самого детства считался его комнатой. Ее и сейчас наполняли знакомые запахи сырости и плесени. На секунду-другую в голове все замерло. Он опустился на край старого грязного матраса, покачался взад-вперед и, успокоившись,