Читать интересную книгу Другой Путь - Григорий Чхартишвили

– И вы никогда никого не любили по-другому? – спросил Антон, не сводя глаз с датчиков.

– Женщину что ли? – фыркнул Логинов. – Никогда. Студентом как-то раз наведался в бордель. Все пошли, и я с ними. В качестве эксперимента. Глупо, неинтересно. Desideria carnis[10] в молодом возрасте проще и эффективнее – не говоря уж о дешевизне – удовлетворяются с помощью собственных пяти пальцев.

Он ляпнул это, нисколько не смущаясь медсестер и стажеров, среди которых, кроме Мирры, была еще одна девушка. Те тихонько прыснули, а сестры, ко всему привычные, и ухом не повели.

– Но родителей-то вы, я полагаю, любили? – задал Антон уроду совершенно правильный вопрос.

Хирург недовольно мотнул головой замешкавшемуся ассистенту – тот кивнул, заработал иглой. Операция близилась к концу.

– Родителей? Ну, матери я не видал, она скончалась родами. Отец за это был на меня в претензии, желал побыстрее отделаться и в результате дал отличное образование: девяти лет сдал в пансион, и с этого момента я учился без перерыва целых полтора десятилетия, ни на что не отвлекаясь. Повезло. Мне кажется, что родительская любовь только вредит становлению характера. Вам она какую-то пользу принесла?

– Да, конечно, – ответил Антон, но как-то неуверенно. – Однако был и ущерб. Причем значительный…

Мирра покачала головой. Дело плохо. Клобуков инфицирован логиновским вирусом, и болезнь сильно запущена. Требуется срочное вмешательство, а то станет таким же, как эта нелюдь.

У Логинова потом была назначена еще одна операция, и Мирра подошла к Антону в перерыве.

Он удивился, обрадовался.

– Заинтересовалась твоим профессором. Ты так уважительно про него рассказывал. Решила посмотреть, как он работает. Ну что сказать – мастер, – сказала она, восхищаясь своими актерскими способностями – откуда они только взялись?

Было ясно, что наскакивать на Логинова нельзя, Антон сразу кинется защищать своего кумира и в дальнейшем будет относиться к ее отзывам о ползучем гаде настороженно.

– Занятный у вас с ним был разговор, про любовь, – таким же безмятежным тоном продолжила она. – Клавдий Петрович рассуждает оригинально.

– Да, у него целая гипотеза касательно того, что настоящий ученый, всецело преданный своему делу, не может тратить себя на сердечные привязанности. Логически он это обосновывает очень убедительно. Самый весомый аргумент – он сам. Совершенно одинок, полностью самодостаточен, ничего не боится. И мне все время говорит: «Хотите быть не просто отменным специалистом, а личностью свободной и даже неуязвимой – забудьте про amor libidinosus[11]». Живет он один, по хозяйству ему помогает глухонемая домработница, его служанка еще с дореволюционной поры. И всё у него прекрасно.

– Да он же псих! – не сдержалась Мирра. – Эмоциональный инвалид.

– Самые лучшие хирурги – все немного маньяки, – пожал плечами Антон. – Ни на что кроме своего дела не отвлекаются. А насчет эмоционального инвалидства… Знаешь, мне иногда кажется… – Он задумчиво прищурился через очки. – Может быть, это Логинов нормальный, а инвалиды – обычные люди, которым обязательно нужно с кем-то соединять свою жизнь. Это ведь значит, что им чего-то не хватает, что они сами по себе неполноценные, правда? Вот в литературе пишут: способность к любви – великий дар. А что если любить способны только те, кому мало самого себя? Разве это не дефективность, когда человеку самого себя недостаточно? Может, правильнее искать недостающее внутри себя, а не в каком-то другом человеке?

Прежняя Мирра нашла бы что на это возразить, за словом в карман не полезла бы. Однако новая, по-змеиному мудрая, горячиться не стала.

– Наверное, ты прав… Хотя тут, может, басня про зеленый виноград. Я не в состоянии вообразить женщину, которая захотела бы обнять твоего Клавдия Петровича и покрыть поцелуями его похожую на сухофрукт физиономию.

Она сложила сердечком аккуратно, чуть-чуть напомаженные губы и придала взору (ресницы слегка подкрашены, брови выровнены) преувеличенную затуманенность.

Клобуков хихикнул.

– Хорошо выглядишь сегодня. Выспалась, наверно?

– Подруга научила: нужно спать голышом, без ночной рубашки, без всего. Утром встаешь – прямо летаешь, – сказала Мирра, глядя на него с предельной бесхитростностью.

Он моргнул, опустил глаза.

Экспромт, а получилось неплохо.

Потом поприсутствовала еще на трех операциях: в тот же день на одной, и на двух в среду.

Опять следила не за хирургическими действиями, а собирала информацию о враге. Прикидывала, как будет его обезвреживать.

Про любовь Логинов больше не теоретизировал.

Во вторник после обеда (вылущивание кисты яичника) говорил про политику. Учил молодых помощников ни в коем случае не вступать в партию, даже если это поможет получить хорошее место. Общественной деятельностью тоже призывал не заниматься – пустая трата времени. Врача по-настоящему ценят только за мастерство и результативность лечения, поэтому вилять хвостом перед советской властью (именно так беззаботно и выразился) отличному медику незачем. Когда какого-нибудь важного большевика прижучит, он обратится не к партийцу, а к лучшему профессионалу. И в обиду его потом никому не даст.

В среду утром Логинов помалкивал. Он оперировал карциному желудка, но работа не пошла. Опухоль оказалась запущенной, с обширной инфильтрацией, поэтому профессор швырнул инструменты в таз и вышел вон, ужасно недовольный, а зашивать полость пришлось ассистенту.

Зато на послеобеденной операции (экстирпация маточной фибромиомы) хирург молотил языком не переставая – почему-то о современном искусстве. Оно-де никакое не искусство, а профанация, потому что слово «искусство» происходит от «искусности», а какая к чертовой бабушке искусность в том, чтобы намалевать на холсте черный квадрат или взять и накалякать треугольники с кругами?

Бесило Мирру то, что Антон и насчет аполитичности, и насчет революционного искусства со старым контриком во всем соглашался, поддакивал. Совсем заколдовал его поганый Черномор.

А в четверг стажировка – бац, и скоропостижно закончилась.

Еще до начала операции, жуя свой бутерброд, Логинов вдруг сощурился на Мирру, тихонько стоявшую с остальными стажерами, и вдруг ткнул в нее длинным сухим пальцем.

– Вот вы, приземистая барышня, подите-ка.

Она подошла.

– Сдайте халат, повязку, бахилы. И чтобы я вас больше в операционной не видел. Не занимайте чужого места. Из вас никогда не получится хирурга. Вы совершенно не следили за моими пальцами.

Терять в такой ситуации Мирре было уже нечего, а ярости на старого злыдня накопилось много. Поэтому, сдернув с лица повязку, она громко сказала:

– Боялась на ваши пальцы смотреть. Вдруг вы ими начнете удовлетворять плотские желания?

Старшая операционная сестра ахнула, как бабка в церкви, если бы кто-то взял и плюнул в икону. У Логинова выпучились бесцветные глаза – не привык получать по носу.

А Мирра подмигнула остолбеневшему Антону, вышла, еще и дверью хлопнула.

Пусть только сволочь старорежимная попробует нажаловаться. Тогда она прямо на собрании расскажет, какие гнилые разговорчики он ведет. Свидетели имеются.

Не очень-то Мирра и расстроилась, что затея со стажировкой провалилась. Потому что насмотрелась на Логинова предостаточно, а к Антону уже нашелся ход получше.

* * *

Произошло это еще вчера, когда они вдвоем ходили обедать в перерыве между операциями.

Мирра спросила, безо всякой агрессивности, а как бы задумчиво, согласен ли он с профессором, что пациент – не человек, а «материальный объект». Вроде бы Антон говорил что, по швейцарскому методу, к больным надо относиться иначе?

Ход опять был удачный. Антон оживился, оседлав любимого конька, стал объяснять, что хирурги все предпочитают смотреть на оперируемого как на кусок мяса, им так проще, а анестезист работает совсем иначе, потому что имеет дело не столько с физиологией, сколько с психикой, сознанием – то есть с человеческой индивидуальностью.

Сосредоточенный на одной цели мозг моментально подсказал Мирре, как повернуть разговор.

– А я хочу быть другим хирургом, – сказала она. – Меня интересует личность пациента. И твой метод мне очень пригодится. Понимаешь, я же хочу делать людей красивыми, а для этого нужно научиться их понимать. Потому что у каждого свое собственное представление о красоте.

– Это очень правильно! – горячо поддержал ее Клобуков. А она знала, что ему это понравится. И сразу подкатилась с идеей, которая только что пришла в голову. Идея была совершенно блестящая.

Попросила взять ее с собой на беседу с больным, которого Антон будет готовить к следующей операции. Чтоб посмотреть, как это делается. Поучиться.