Читать интересную книгу Ошибка грифона - Дмитрий Емец

— Нет уж, — сказал Варсус. — Никаких общежитий! У меня есть идея получше!

Он погрел руки о стаканчик, выпил свой «растворимо» и таинственно позвал Мефодия и Дафну за собой.

Вскоре они уже были на месте.

* * *

Мефодий стащил мокрую куртку.

— Ну и где тут можно одежду повесить? — спросил он.

— Где хочешь, там и вешайся! — разрешил Варсус. Буслаев накинул куртку на батарею и расправил ее, чтобы она сохла.

— Да нет проблем! — сказал он. У него никогда не было проблем, зато потом они всегда возникали у окружающих.

— Все же я хотела бы понять, зачем мы сюда забрались! — сказала Дафна.

— А что, разве плохо? — удивился Варсус. — Тепло. Дождь не капает. Датчики везде. Климат-контроли. А виды какие! Лучше, чем в любом отеле.

— Все равно как-то неудобно!

— Чего неудобного-то? Мы не пачкаем. Газетку постелили. Культурно сидим и режем себе колбаску, — продолжал бубнить Варсус. — А если тебе категорически не нравится Третьяковская галерея, тогда пошли в Исторический музей!

— Нет уж! Раз пришли в Третьяковку, будем сидеть в Третьяковке! — заупрямился Буслаев.

У него с двенадцати лет была жуткая аллергия на музеи, театры, выставки и любые организованные зрелища. Единственное, что могло его развлечь, — это перспектива поудирать от охраны и подурачить камеры. Дафна улыбнулась.

— Ладно, мальчики! — сказала она. — Вы тут сидите режьте колбаску, а я скоро.

— Куда ты?

— Секрет!

Она как шарфик перекинула через плечо кота (Варсус поежился, вспомнив, чем это закончилось для него), поднесла флейту к губам, не то выдохнула, не то вышептала маголодию — и исчезла.

— Красивая! Она даже в темноте красивая! — вздохнул Варсус. — Эй! Ты что, перегрелся? Не вытирай об меня пальцы! Они же в колбасе!

— Прости, я задумался! — извинился Мефодий.

— Почему-то ты всякий раз задумываешься, когда я называю Дафну красивой! Давай я буду называть ее страшной, если тебе так легче!

— Давай. — согласился Меф. — Заметь, ты сам предложил!

Варсус сердито засопел. Он сидел в музейной полутьме, в синеве ночных ламп, освещавших картины, и производил совершенно ежиные звуки.

— Ладно! — проворчал он. — Замяли! В конце концов, нам вместе в Тартар лезть, а мы каждую секунду ругаемся…

— …из-за страшной Дафны, — напомнил Меф.

Варсус еще немного посопел.

— Она не страшная, — выдавил он.

— А мораль? — спросил Меф.

— Чего «мораль»?

— Какая из этого следует мораль? Что надо всякий раз к ней бросаться, когда она несет пакет с одним яблоком? Или уступать ей в метро место, когда свободен весь состав?

— Девушкам надо помогать! — с негодованием воскликнул Варсус.

Мефодий усмехнулся:

— Да кто ж спорит? Да только знаю я таких помогальщиков! Некрасивая девушка может в одиночку вагоны разгружать, максимум ей дадут тачку побольше и заботливо попросят не надрываться. Зато к красивой, которая в одиночку несет хомяка, будут подваливать целые толпы!

Варсус с осуждением посмотрел на Буслаева.

— Дафна — мой друг детства! — строго сказал он.

— Надо же! А я в детстве дружил с плюшевым медведем! — сказал Мефодий.

Эдемский пасгушок сдул со лба волосы.

— Не задирайся! сказал он. — Вы с Дафной соединены навечно. Ваша связь нерасторжима. Если кто-нибудь из троих — ты, Дафна или я — хотя бы на миг перестанет это понимать, это сразу обрушит его в Тартар, но уже не на правах разведчика, а на правах постояльца!

В тихом голосе Варсуса была даже не убежденность, а абсолютное знание, что все так и будет. Он говорил, а на них пристально смотрели картины. Иван Грозный на соседней стене убивал своего сына. Царь слушал, и умирающий сын слушал.

Мефодию стало жутко.

Через какое-то время по залу прошел охранник. Он едва не наступил на расстеленную газетку, которая, как и Буслаев с Варсусом, находилась под мороком невидимости, и удалился.

— Свинство! Чуть колбасу нашу не раздавил! Вот из-за таких вот оболтусов люди перестают ходить в музеи! — пожаловался Буслаев. — Кефир будешь?

— Нет, — отказался Варсус.

— Это правильно, что завязал пить на работе. В кефире алкоголь.

— Опять задираешься? Я же тебе сказал: если захочешь «на шесть и по хлопку» — я всегда к твоим услугам…

— Чуть позже! — сказал Мефодий. — Сейчас я ем. После еды сорок минут нельзя.

— Это правильно! — одобрил Варсус. — Хороший культурист, если хочет набрать массу, должен иметь те же жизненные идеалы, что и послушная свинка. Десять часов в сутки спать, шесть раз в сутки есть, не переутомляться, не бегать, не терять массу и вести напряженную желудочную работу.

— Я не культурист! — нахмурился Меф. — Я никогда в жизни не качался. Отжимания, брусья, турник и беговые кроссы. А теперь мне и не надо… И вообще я бессмертен! Тысяча лет у меня как один год!

— Ну эго если не пропустишь саблей по шее, — резонно заметил Варсус.

Мефодий лег на ближайшую банкетку, закинул под голову руки и закрыл глаза. Варсус бродил по галерее, останавливаясь у картин. Изредка, становясь двухмерным и плоским, он запрыгивал в картину, и тогда то рядом с вернувшимся ссыльным на картине «Не ждали», то на коленях у портрета Льва Толстого возникал худенький, с острыми плечами паренек в свитере просторной вязки, похожем на кольчугу. Кстати, не исключено, что это и была кольчуга, замаскированная под свитер. Эта мысль уже несколько раз приходила Мефодию в голову.

Наконец Варсусу надоело бродить по картинам. Он выпрыгнул из очередной и, оставляя на полу мокрые следы, отправился к Мефу. С его свитера стекала вода.

— Чуть в море не утонул! — пожаловался он, дожевывая яблоко, похищенное с одного из натюрмортов. — Айвазовский опасен! На его картинах выживают только водолазы.

— Вакидзаси! — перебил его Меф.

Эту игру они начали еще вчера в Эдеме. Суть ее была проста: по очереди называть мечи, пытаясь выискать такой, который другому окажется неизвестен.

— Поясной японский! — сразу откликнулся Варсус. — Носится в паре с катаной. Длину клинка называть?

— Да ну ее. Твой ход!

— Анелас, — сказал Варсус.

— Европейский, четырнадцатый век. Клинок сужается к острию… Русский меч!

— Как скандинавский, только более легкий и длинный… Дзюттэ!

— Или дзитте. Тоже японская игрушка.

— Да, — согласился Варсус. — У меня был такой перед рапирой. Удобное оружие противника ловить. Ловишь, отводишь — и сразу штопорную маголодию.

Мефодий поморщился:

— Не люблю сложное оружие. У всякой сложной железки всегда один неожиданный плюс и целая куча вполне ожидаемых минусов. Арей говорил, что если уж давать кому-то по голове, то чем-то предельно простым. У простоты намного больше граней, чем у сложности.

Варсус доел яблоко и, подув на огрызок, вернул его в соседний зал на натюморт, спрятав под изображенную на картине дичь.

Опять! — сказал он.

Что «опять»?

— Ты постоянно говоришь «Арей». Раз в десять минут. Даже чаще!

— Серьезно? — озадачился Меф.

— Да. У тебя из десяти цитат восемь из Арея и только две из прочих классиков. Ты просто как зомбированный!

Буслаев сердито вскочил. Он чувствовал, что Варсус прав, и это было обидно вдвойне. Неужели он так зависим от Арея, что это бросается в глаза?

— Пошли! — потребовал он.

— Куда?

— Все равно куда. На крышу или во двор. Топай давай!

— Созрел для драки? Неужто? А как же твое пищеварение? — насмешливо спросил Варсус.

— Идем, пока Дафна не вернулась!

— Погоди, только газетку уберу! Надо оставить все культурно! — По тому, как нарочито медленно Варсус сворачивал газету, Мефодий угадывал, что ему хочется драться ничуть не меньше. Только он это скрывает.

Они телепортировали во двор Третьяковки и придирчиво оглядели его. Что ж, места хватит.

— Начинаем? — предложил Мефодий.

— Минуту! Надо подстраховаться, а то еще увлечемся! Морок может соскочить.

Материализовав крылья, Варсус неторопливо облетел двор, аккуратно залепляя кружочками колбасы все выходящие сюда камеры. Мефодий следил за ним снизу. Варсус напоминал студента-второкурсника художественного или архитектурного вуза, у которого после мучительной чесотки в лопатках вдруг прорезались крылья. Худенький, пшеничные волосы давно свалились бы на глаза, если бы их не удерживал обруч. Закончив украшать камеры колбасой, Варсус выбросил газетку в урну и тщательно вытер руки влажной салфеткой.

— Вот я и готов! — сообщил он, и в его вытянутой руке вспыхнула рапира.

Отпрыгнув, Мефодий извлек спату и, не теряя ни секунды, атаковал. Он не любил давать противнику время изучать себя и свое оружие. Зачем? Арей — опять Арей! — утверждал, что противник в бою не должен иметь времени думать. Он должен видеть твой сверкающий клинок, жалящий его со всех сторон, и больше, по сути, ничего. В этой ситуации он не сможет ничего планировать, вспоминать удачные связки, комбинации. Одна мысль должна биться в его сознании — бежать, спастись любой ценой.