всей серьезностью, свойственной их характеру.
Некоторое время они осваивались, так как эти сыны природы не могли понять, что они сидят вот так, бок о бок, чтобы насладиться зрелищем, и наши удобные сиденья, отнюдь не казавшиеся им такими, странно беспокоили их. Я видел, как они некоторое время суетились и пытались поджать под себя ноги, как это делают европейские портные.
Каиды, Агас, Баш-Агас и другие титулованные арабы занимали почетные места, так как они занимали партеры оркестра и бельэтаж.
Среди них было несколько привилегированных офицеров, и, наконец, переводчики смешались среди зрителей, чтобы переводить им мои замечания.
Мне также сказали, что несколько любопытных людей, не имея возможности достать билеты, приняли арабский Бурнус и, обвязав свои лбы веревкой из верблюжьей шерсти, проскользнули в ряды своих новых единоверцев.
Это странное сборище зрителей и впрямь являло собой весьма любопытное зрелище. Более того, бельэтаж представлял собой зрелище столь же величественное, сколь и внушительное. Около шестидесяти арабских вождей, одетых в свои красные плащи (символ их покорности Франции), на которых блестело одно или несколько украшений, с величественным достоинством ожидали моего выступления.
Я выступал перед многими блестящими собраниями, но никогда еще ни одно из них не поражало меня так сильно, как это. Однако впечатление, которое я испытал при поднятии занавеса, отнюдь не парализовало меня, а, напротив, внушило мне живое сочувствие к зрителям, чьи лица, казалось, были так хорошо подготовлены к тому, чтобы принять обещанные им чудеса. Как только я вышел на сцену, я почувствовал себя совершенно свободно и в предвкушении наслаждался зрелищем, которым собирался развлечься.
Признаюсь, я был склонен посмеяться над собой и своей аудиторией, потому что шагнул вперед с палочкой в руке со всей серьезностью настоящего колдуна. И все же я не сдавался, ибо находился здесь не только для того, чтобы позабавить любопытную и добрую публику, но и для того, чтобы произвести поразительное впечатление на грубые умы и предрассудки, ибо разыгрывал роль французского Марабута.
По сравнению с простыми трюками их мнимых колдунов мои эксперименты должны были казаться арабам совершенными чудесами.
Я начал свое выступление в самом глубоком, можно сказать, религиозном молчании, и внимание зрителей было так велико, что они словно окаменели. Только их пальцы нервно шевелились, перебирая четки, когда они, несомненно, взывали к покровительству Всевышнего.
Это апатичное состояние меня не устраивало, так как я приехал в Алжир не для того, чтобы посетить выставку восковых фигур. Я хотел, чтобы вокруг меня было движение, оживление, даже жизнь.
Я сменил тему и, вместо того чтобы обобщать свои замечания, адресовал их в особенности некоторым арабам, которых подстегивал своими словами, а еще больше – своими действиями. Затем изумление уступило место более выразительному чувству, которое вскоре проявилось в шумных воскликах.
Это особенно проявлялось, когда я извлекал из шляпы пушечные ядра, ибо мои зрители, отбросив свою серьезность, выражали свое восторженное восхищение самыми странными и энергичными жестами.
Затем последовал встреченный тем же успехом букет цветов, мгновенно извлеченный из шляпы; рог изобилия, поставлявший множество предметов, которые я раздавал, хотя и не мог удовлетворить повторяющиеся требования, предъявляемые со всех сторон, и еще больше теми, у кого уже были заняты руки, пятифранковыми монетами, посланными через весь театр в хрустальной коробке, подвешенной над зрителями.
Одним из трюков, который мне очень хотелось исполнить, была неиссякаемая бутылка, столь ценимая парижанами и манчестерскими "руками"; но я не мог использовать ее в этом спектакле, ибо хорошо известно, что последователи Мухаммеда не пьют ферментированного ликера—по крайней мере, публично. Следовательно, я заменил следующее со значительным преимуществом:
Я взял серебряную чашу, вроде тех, что в парижских кафе называют "чашами для пунша", отвинтил ножку и, проведя по ней своей палочкой, показал, что сосуд ничего не содержит; затем, переставив обе части, я подошел к центру оркестровой ямы, когда по моей команде чаша была волшебным образом наполнена сладостями, которые сочли превосходными.
Когда сладости кончились, я перевернул чашку и предложил наполнить ее превосходным кофе; поэтому, когда я трижды торжественно провел рукой над чашкой, из нее тотчас же вырвался густой пар и возвестил о присутствии драгоценной жидкости. Чаша была полна кипящего кофе, который я разлил по чашкам и предложил своим изумленным зрителям.
Первые чашки были приняты только, так сказать, в знак уважения, ибо ни один араб не согласился бы смочить губы напитком, который, как ему казалось, шел прямо из кухни шайтана; но, незаметно соблазненные ароматом их любимого напитка и подстрекаемые переводчиками, некоторые из самых смелых решили попробовать волшебный напиток, и все вскоре последовали их примеру.
Сосуд, быстро опустошенный, снова и снова наполнялся с одинаковой быстротой; и он удовлетворял всем требованиям, подобно моей неистощимой бутылке, и возвращался на сцену все еще полным.
Но этого было недостаточно, чтобы позабавить моих зрителей; я должен был также, чтобы выполнить свою миссию, удивить и даже напугать их проявлением сверхъестественной силы.
Все мои приготовления были сделаны с этой целью, и я приберег для окончания своих выступлений три фокуса, которые должны были дополнить мою репутацию колдуна.
Многие из моих читателей помнят, что видели на моих спектаклях маленькую, но крепко сколоченную шкатулку, которая, будучи вручена зрителям, становится тяжелой или легкой по моему приказу; ребенок мог бы легко поднять ее, но самый сильный человек не мог бы сдвинуть ее с места.
Я подошел со своей коробкой в руке к центру "практичного" коридора, соединяющего сцену с ямой; затем, обращаясь к арабам, я сказал им:
– Судя по тому, что вы видели, вы приписываете мне сверхъестественную силу, и вы правы. Я дам вам новое доказательство моей удивительной власти, показав, что я могу лишить самого могущественного человека его силы и восстановить ее по своей воле. Любой, кто считает себя достаточно сильным, чтобы попробовать этот эксперимент, может приблизиться ко мне. (Я говорил медленно, чтобы дать переводчику время перевести мои слова.)
Араб среднего роста, но хорошо сложенный и мускулистый, как и многие арабы, подошел ко мне с достаточной уверенностью.
–А ты очень сильный?– Сказал я ему, смерив его с головы до ног.
–О да!– небрежно ответил он.
–А ты уверен, что так будет всегда?
– Совершенно уверен.
–Ты ошибаешься, потому что в одно мгновение я лишу тебя силы, и ты станешь как маленький ребенок.
Араб презрительно улыбнулся в знак своего недоверия.
– Останься, – продолжал я, – подними этот ящик.
Араб наклонился, поднял коробку и холодно спросил меня:
– Это все?
– Подожди! – Ответил я.
Затем со всей возможной серьезностью я сделал внушительный жест и торжественно произнес: