Он отодвигает толстый засов и протискивается в комнату, не зная, чего ожидать, но сразу же испытывая облегчение, увидев Генри в кровати с натянутым до подбородка одеялом… и никого больше.
Видимо, парень говорил во сне.
Повинуясь инстинкту, Лиам заглядывает за дверь, но ничего не видит.
Конечно. Здесь никого нет, чувак. Возьми себя в руки.
Ослабив хватку на прохладной пластиковой бутылочке с газировкой, которую он принес парню, Лиам делает шаг в комнату и хмурится.
Тут холодно. Слишком холодно. Если ребенок заболеет пневмонией, это «сместит план», как любит говорить Джим. Он всякий раз использовал эту идиому, когда Лиам предлагал что-то глупое. «Это сместит план, дружище»,– говорил Джим, и Лиам скрипел зубами, бесясь от пренебрежительного тона здоровяка. «Просто скажи, что это дебильная идея,– думал он.– Я уже большой мальчик, я вынесу. Чего я не могу вынести, так это снисходительного родительского тона, ты, двухтонный кровожадный бешеный сукин сын».
А еще там воняет мочой, и это его беспокоит. Ребенку не надо дышать собственными отходами. Надо выгуливать ребенка как собаку до конца их пребывания, пусть облегчается на улице, как и все остальные. Ребенок не будет убегать или создавать проблемы, а если и будет, то прогулкам конец, пусть тогда нюхает свое дерьмо весь день и всю ночь, Лиаму плевать.
– Парень,– говорит Лиам, начиная понимать, что Генри, возможно, притворяется.– Генри! – рявкает он слишком громко.
Мальчик вскакивает, широко раскрыв глаза.
«Боится,– думает Лиам.– Это хорошо».
– Я принес тебе завтрак.
Лиам подходит к кровати и вручает Генри бутылку и упаковку из шести мини-пончиков в шоколаде. Он почти смеется, когда глаза Генри растут на пол-лица, а затем чувствует укол вины за то, что не накормил ребенка раньше. «Наверное, он умирал с голоду»,– думает мужчина, но стряхивает с себя эту мысль. В конце концов, они не в детском саду.
– Мне это нельзя,– говорит Генри, но Лиам почти чувствует, как детский голод рычит из глубин его желудка.– Там слишком много сахара.
Лиам опускает глаза на этикетку и на этот раз все же смеется.
– И что? У тебя аллергия?
– Нет,– машет головой Генри.– Мэри говорит, я становлюсь слишком дерганным.
Лиам садится на кровать у ног Генри. Ему интересно, как долго малыш сможет продержаться, прежде чем сорвать красную пластиковую крышку и выпить газировку. Да и пончики тоже вряд ли долго продержатся.
– Не беспокойся об этом. Никакого вреда, да и тебе надо поесть. Давай, я никому не скажу. Обещаю.
Генри выдерживает еще полсекунды, потом срывает крышку, как человек, заблудившийся в пустыне, и делает три или четыре больших глотка. Когда он опускает бутылку, то задерживает дыхание, после чего немедленно следует громкая и довольно влажная отрыжка.
– Извините,– бормочет Генри, засовывает бутылку между ног и открывает пакет с пончиками.
– Не ешь слишком быстро,– говорит Лиам и встает.– Я скоро вернусь.
Уже у двери он останавливается и полуоборачивается к Генри.
– И да, если снова нужно будет в туалет, просто постучи в дверь. Я тебя прекрасно услышу, и так можно делать. Я приду, и ты сможешь сделать все на улице. Тебе не надо… ну, знаешь…
Лиам замолкает, чувствуя себя на мгновение потерянным. Ситуация внезапно кажется неземной, как сон или воспоминание. У него возникает сильное, импульсивное, иррациональное желание уйти из этой холодной, вонючей спальни, спуститься по лестнице, выйти через главную дверь и направиться прямиком в аэропорт. А потом улететь ко всем чертям обратно в Австралию и забыть обо всем этом. Может, даже снова завести нормальную жизнь. «Каарон… Тимоти… о, мой мальчик…»
Лиам вытирает рот рукой, выбрасывает эти мысли из головы и впускает туда старый опьяняющий черный дым – тот, что отгоняет прошлое, скрывает боль. Стирает проклятые сожаления. Лиам прочищает горло.
– …просто постучи, как я и сказал. Понял?
Мальчик ничего не говорит, и Лиам снова поворачивается и видит, как тот жует пончик, а его глаза прикованы к Лиаму, будто мальчик пытается запомнить каждый дюйм его тела. И это глаза не маленького ребенка, нет уж, по крайней мере, не сейчас.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Они выглядят мудрыми. Глаза человека, который знает о тебе что-то важное, чего не знаешь ты сам. Такие стариковские глаза, прямо как его нелепый стариковский вздох.
И все же этот взгляд Генри заставляет кожу Лиама покрываться мурашками; такой взгляд – такое тщательное изучение,– на любителя, и он явно им не является. От всего этого он чувствует себя… неуверенно. И это чувство? Что ж, оно просто выводит его из себя.
– Понял, Генри?
Генри кивает и глотает, а его глаза все еще следят – и внимательно – за Лиамом.
– Что? Какого хера ты так на меня уставился? – спрашивает Лиам, волнуясь все больше с каждой секундой.
– Ничего,– слегка пожимает плечами Генри,– просто…
Лиам снова шагает к кровати, и совсем не по-дружески.
– Что?
Генри снова поднимает на него взгляд, но на этот раз не изучающий. На месте глаз старика появились грустные, выпученные глаза ребенка.
Лиам почти вздыхает с облегчением.
– Мы оба хотим домой, да? – говорит Генри, и Лиам чувствует, как ледяная вибрация пробегает по его позвоночнику и распространяется по задней части шеи. «Красный флаг, приятель. Прямо-таки флажище».
– Как… – начинает Лиам, но затем заглядывает в испуганные глаза мальчика, видит, как он жует очередной шоколадный пончик, и понимает, насколько невероятно глупо себя ведет. Лиам хохочет – быстро и резко, как лай,– затем качает головой и выходит в открытую дверь. Уже закрывая, он в последний раз пристально смотрит на Генри, позволяя уютным чувствам упрека, презрения и ненависти снова наполнить его разум. Ему вдруг захотелось причинить боль этому маленькому ублюдку, увидеть, как он плачет, заставить его жуткие стариковские глаза навечно смениться на заплаканные.
– Ты охереть какой странный ребенок, тебе говорили, Генри? Что с тобой не так?
Но мальчик не плачет, не хнычет и даже будто не удивляется. Он просто пожимает плечами и снова по-своему тяжело вздыхает, опуская глаза на недоеденный пончик в маленькой руке.
– Господи,– бормочет он, сгорбив плечи,– очень много всего.
Нахмурившись, Лиам закрывает дверь на засов. А потом идет к лестнице, молясь, чтобы эти два идиота наконец-то сварили кофе.
3
Генри доедает пончики и проглатывает остатки газировки. Во рту все склеилось, язык покрыт пленкой, а губы липкие от чрезмерно сладкого завтрака. Несмотря на свой страх перед этим человеком, мальчик все же надеется, что Лиам скоро вернется, чтобы попросить большой стакан чистой воды, без сахара. И, может, еще зубную щетку.
Вытерев руки о край дополнительного одеяла, мальчик спрыгивает с кровати и пересекает комнату. Он осторожно вытаскивает одну из заплесневелых картонных коробок из небольшой стопки у стены и, как можно лучше расправив ее, ставит в угол. Затем кладет внутрь пустую пластиковую бутылку и измазанную шоколадом упаковку пончиков.
– Ну вот,– говорит он, наслаждаясь такой маленькой победой контроля, чистоты. Человечества.
Генри осторожно заглядывает в другие коробки и радуется, что там не прячутся жуки или другая гадость – шныряющие тараканы или скользкие маленькие змеи. Там лишь грязный носок и несколько старых газет, серых и перепачканных. Мальчик оставляет их как есть, но, морщась от отвращения, отодвигает пустые коробки как можно дальше от кровати и обогревателя, ногой таща их по грубому деревянному полу в темные глубины того, что, видимо, когда-то было шкафом, а теперь превратилось в большую дыру в разрушающейся стене; такой темный портал. Судя по тому, что там виднеется при свете дня, это не столько портал в другое измерение (как в научно-фантастических книгах Дэйва), сколько портал к гниющей гипсокартонной стене и выступающим деревянным балкам.