Читать интересную книгу Нет - Анатолий Маркуша

И странное ощущение пришло к Хабарову в этом неожиданном полете: показалось, будто жизнь сбросила со счетов лет двадцать и все снова начинается от нуля…

Вот так по железкам, визуально, на малых высотах топал он сначала курсантом аэроклуба, потом летчиком-инструктором. И скажи ему кто-нибудь в те годы, что пройдет совсем немного времени и он будет водить машины на скоростях, опережающих скорость звука, подниматься в фиолетовое небо стратосферы, закупоренный в герметичной кабине, связанный с внешним миром хитрейшими радио- и локационными приборами; скажи ему тогда, что вместо девяти пилотажных и контрольных приборов на доске его корабля появится сотни полторы стрелок, — ведь не поверил бы Хабаров, ни за что не поверил! Могли он вообразить, что очень скоро забудет, как сличать карту с местностью, что в помощь ему придет аппаратура, которая сумеет сама вывести его в любую точку земного шара и в нужное мгновение доложить: «Ты над целью!»

Никогда он не был консерватором, никто и никогда не мог его упрекнуть в недоверии к технике, в пренебрежении к науке — просто все, что случилось в авиации за последнее время, случилось так ошеломляюще, так невероятно быстро. Теперь он летел на шестую точку, и обычный этот полет легкого связного самолета как бы распадался на два плана: машина двигалась вперед — к КПМ (конечному пункту маршрута), память же бежала назад — к первому знакомству с небом.

Начальные шаги в авиации давались ему трудно. Он был тогда очень застенчив и, пожалуй, слишком самолюбив. Даже маленькая неудача вырастала в его глазах до масштабов колоссального бедствия. Он делался скованным, и все валилось у него из рук, и отчаяние, казалось, готово было накрыть и захлестнуть его с головой. Если бы Хабаров не попал в руки Серго Гогоберидзе, вряд ли довелось бы ему увидеть большое небо. Списали бы Хабарова. Это Гогоберидзе сумел внушить Витьке Хабарову, что можно пилотировать самолет и улыбаться, и петь песни, и не зажиматься от каждого встряхивания болтанки. Это он заставил его забыть, что в самолете есть ручка управления, педали и сектор газа, которыми надо двигать в строгом соответствии с правилами, инструкциями и наставлениями.

— Запомни, — говорил Гогоберидзе, — тот, кто летает в самолете, еще не летчик! Вот когда ты дойдешь до того, что будешь пилотировать вместе с машиной, тогда можешь считать: я — летчик! Ты по земле ходишь, не думаешь, куда какую ногу ставить, ты хоть раз в жизни про свой личный центр тяжести вспомнил? Не вспомнил. Вот и летать так надо: разворачиваемся вместе — я и он. Я — это ты, он — это самолет…

Гогоберидзе был молодой, веселый, курчавый, сильный человек. Хабаров подумал: «Плохо. Редко мы хороших людей вспоминаем. А надо!»

Потом, после Гогоберидзе, у него были другие учители. И, если говорить честно, эти другие были много опытнее, много образованнее, куда, может быть, глубже, чем Гогоберидзе. Но Гогоберидзе был первым, кто поверил в Витьку Хабарова!

А как гонял Витьку майор Гордеев, как гонял! Он заставлял молодого Хабарова по три раза пересдавать курс аэродинамики. Наклоняя лобастую, с глубокими залысинами голову, майор повторял нудным, тягучим голосом:

— Вы пишете правильные формулы. У вас хороший почерк, лейтенант. Другой на моем месте поставил бы вам, вероятнее всего, четверку, а может быть, и пятерку. А я не могу: вы не улавливаете физического смысла явления. Давайте-ка все сначала. И без чистописания, лейтенант! Покажите мне суть явления и ясность вашей мысли…

Упрямый майор добился своего: центр давления, кривая Пено, самолетная поляра перестали быть для Хабарова объектами более или менее успешного анализа на зачетах, они приобрели физическую ощутимость, превратились из отвлеченных символов во вполне реальные явления. Изучать эти явления, проникать в их существо, разгадывать их секреты делалось все интереснее, все завлекательнее, все важнее, пока не стало важнее всего на свете.

А школа Алексея Алексеевича! После первого полета, выполненного на большой машине, когда летчик вполне прилично справился с пилотированием не виданного прежде корабля, Алексей Алексеевич потребовал, чтобы Виктор Михайлович подробно рассказал о машине, обо всех ее особенностях, достоинствах и недостатках. Хабаров говорил минут сорок. И все это время Алексей Алексеевич согласно кивал головой, а потом вдруг отрубил:

— Ты прилично летаешь, Витя, очень прилично, но ты ужасно серый, ты катастрофически неразвит в инженерном, так сказать, плане. Вот ты болтаешь о тугих педалях, а говорить надо было не о педалях, а о путевой устойчивости и решать, что делать с хвостовым оперением…

Хабаров поглядел на часы: он уже летел час двадцать минут и покрыл за это время чуть больше двухсот километров.

Погода заметно портилась. По земле длинными космами мело снег, облака опускались все ниже и ниже, темнели, обещая снежные заряды впереди. Ожидая поворотный пункт и боясь проскочить его, Хабаров снизился и шел теперь на высоте восьмидесяти метров. Внимание его было занято землей. Слева — вот-вот должно было появиться шоссе, чуть позже — река, и сразу же за рекой — районный центр с большим железнодорожным узлом.

Хабаров видел землю крупным планом: отдельно стоявшие деревья, казалось, отворачивались от ветра — безлистые их макушки сбивало на сторону; по дороге, желтоватой неровной полосе, трусила лошаденка, впряженная в маленькие розвальни, из-под полозьев, словно дымок, клубился снег; машина забуксовала на въезде в усадьбу, четверо, закутанных во что-то темное, толкали ее, а шофер стоял на подножке в странно напряженной позе, видимо, нажимал на педаль газа и одновременно руководил помощниками.

Стрелка высотомера показывала пятьдесят метров, но фактическая высота была меньше.

В серой слоистой дымке Хабаров увидел районный центр. Поселок смотрелся как плохая фотография: все на месте и все размыто, все нечетко.

Хабаров подумал: «А трудно было раньше летать, не то что сейчас», и начал разворот над железнодорожным узлом. Машина не выполнила и четверти намеченного разворота, когда ее затрясло резко и жестко.

«Двигатель», — подумал Хабаров.

Белая нечеткая земля летела в глаза слева.

Тряска и грохот сделались невыносимыми.

Он выключил зажигание. Увидел: впереди косыми нотными линейками тянутся провода.

«Не вмазать», — подумал Хабаров и увеличил крен. Провода отошли в сторону. Машина проваливалась. Виктор Михайлович чуть отдал ручку от себя, чуть уменьшил крен.

Увидел сараи. Серые, безликие.

Задрал машину, гася скорость. Прямо по курсу оказался домишко. Домишко был облупившийся, косой, ставни выкрашены неожиданно яркой голубой краской.

«Только не в лоб», — подумал Хабаров.

Сунул ногу до отказа влево. Скользнул.

Скорости не было, и машина не слушалась рулей. Падала.

«Сейчас», — подумал Хабаров и уперся левой рукой в приборную доску.

Небо встало дыбом справа.

Сначала он услышал удар, и потом тишину.

Открыл глаза — снег. Снег покачивался. Пахло дымом.

Приподнял голову — огня не было. Снег под лицом был ярко-красным.

«Красный снег, — подумал Хабаров, — почему? Кровь. Где-то он уже видел такой снег, но где, не мог вспомнить.

«Вижу, слышу, шевелюсь, — подумал еще и усмехнулся, — значит, жив».

В ушах что-то пищало, как морзянка.

Он сделал над собой усилие и стал медленно садиться, но не сел. Красный снег опрокинулся в лицо.

Книга вторая

Край неба

«Opfer müssen gebracht werden»[1]

последние слова Отто Лилиенталя

Глава первая

Час назад их было трое: летчик, врач и болезнь.

Она, врач, делала все, что велел долг, чему выучил опыт. И еще она улыбалась пострадавшему, произносила какие-то малозначащие утешительные слова, старалась отвлечь человека от боли, вселить надежду и бодрость, настроить против болезни.

Теперь, оставшись одна, согнав с лица улыбку, забыв все ободрительные слова, она записывала в историю болезни:

24 марта. Состояние больного крайне тяжелое. В сознании, заторможен, ориентирован. Бледен. Пульс 100 ударов в минуту слабого наполнения. Артериальное давление 70/50.

На передней брюшной стенке имеются единичные кожные ссадины. Правая ягодица и бедро отечны. При пальпации костей таза резкая болезненность. Справа симптом «прилипшей пятки». Пульсация на сосудах нижних конечностей отчетливая.

На лице множественные умеренно кровоточащие кожные раны размером от 2×0,1 до 8×0,5.

На рентгенограммах определяется двойной перелом лонной и седалищной кости справа со смещением, перелом крыла левой подвздошной кости с переходом на вертлужную впадину. Медиальный перелом шейки правого бедра, сопровождающийся центральным вывихом…