Читать интересную книгу Аттила, Бич Божий - Росс Лэйдлоу

По знаку вождя гуннские воины окружили молодых германцев.

— Что дальше, господин? — спросил командир отряда.

— Распните их, — не дрогнув, ответил Аттила.

— Нет! — Плинт снова схватился за меч. Его удержали, хотя полководец и продолжал сопротивляться и кричать.

Несколько гуннов тут же принялись валить деревья и сколачивать кресты, другие начали копать ямы. Несчастных юношей привязали к крестам, руки и ноги прибили деревянными шипами.

В жуткой тишине, нарушаемой только криками жертв и проклятиями Плинта, гунны подняли распятия и поставили в приготовленные ямки. Аттиле стоило немалых усилий сохранять бесстрастное лицо, в груди бушевали жалость и гнев. Гнев — потому что только глупость брата толкнула его на такой шаг. Он убеждал себя, что преподать урок жестокости его заставляет лишь необходимость, что никакие другие меры не убедят римлян принять его требования без задержки. А еще эта демонстрация должна была подтвердить прочность его власти и заставить Бледу отказаться от попыток ослабить ее.

Все получилось так, как он и хотел. Отношение соплеменников изменилось на глазах: они относились к нему с почтением, которым никогда не удостаивали Бледу. В тот же день, на чудесной полянке, под стоны умирающих на крестах германцев, римляне подписали договор.

* * *

А ночью, оставшись один, Аттила плакал — в первый и последний раз в жизни. Как там сказал Ву-Цзы? «Ты будешь сильным правителем, в этом у меня нет сомнений. Но станешь ли добрым мудрецом?» Что ж, он показал, что может быть сильным. Дабы выжить, дабы сохранить надежду на исполнение пророчества, ему пришлось продемонстрировать силу, переступив через жалость, совершив акт показательной жестокости. А станет ли он добрым мудрецом? Возможно, эта роль не для вождя варваров, как бы он ни стремился примерить ее на себя. Он не хотел этого, но чувствовал — железо вошло в его душу.

Глава 19

…Атилла, единственный в мире, объединивший королевства Скифии и Германии.

Иордан. «О происхождении и деяниях гетов. Getica». 551 г.

— Аэций, приветствую тебя, мой старый друг! — воскликнул Аттила. Римский полководец прибыл в лагерь гуннов в сопровождении сына, Карпилиона, коего годы превратили в высокого, прекрасно сложенного юношу. — Рад видеть тебя, Флавий! — в голосе Аттилы звучала искренняя теплота. — И тебя тоже, Карпилион. Вижу, ты сохранил мой подарок.

— Никогда не расстаюсь с ним, господин, — ответил Карпилион, похлопывая по шее прекрасного арабского скакуна. — Назвал его Пегасом — за быстроту и бесстрашие. Помните, господин, как он не испугался медведя?

— Такое разве забудешь? — холодно, вполголоса, произнес Аттила.

— Чем мы заслужили честь видеть вас у себя? — поинтересовался предводитель гуннов, когда он и гости оказались в его личных хоромах в деревянном королевском дворце.

— Я пришел просить тебя об услуге, мой друг, — сказал Аэций. — Очень большой услуге. В прошлом гунны дважды приходили мне на помощь. Выступят ли они на моей стороне в третий, а если понадобится — и в четвертый раз?

— В обоих тех случаях, насколько я помню, мы были щедро вознаграждены, — отвечал Аттила, подливая бузу в стоявшие перед римлянами деревянные чаши. — Так почему бы нам не помочь тебе вновь?

— На сей раз оплаты, возможно, придется ждать долго, — грустно улыбнулся Аэций. — Казна Западной империи почти пуста — а мне еще нужно рассчитаться со стоящими в Галлии войсками. Мы потеряли Британию, Африку и часть Испании, что в разы уменьшило выручку от сбора налогов, а германские племена, обосновавшиеся в Галлии в качестве федератов, от уплаты податей освобождены.

— Но у тебя есть, что предложить в залог, не так ли? — вкрадчиво поинтересовался Аттила, потирая руки — в этот момент он походил на одного из ростовщиков-сирийцев.

— Если только саму Западную империю, — сухо ответил Аэций. — Точнее — то, что от нее осталось. А Карпилион пока побудет здесь в качестве заложника.

— Хорошо, будем считать империю «максимальной гарантией», — засмеялся Аттила. — А Карпилиона мы будем привечать как почетного гостя. Не думаю, что нам нужны столь специфические активы. Заплатишь нам, когда сможешь, Флавий, — добавил он с небрежным великодушием. — Знаю, ты всегда держишь слово. Но скажи, зачем тебе понадобилась наша помощь?

— Галлия — вот моя проблема. Федератам-германцам — франкам и бургундам на востоке, визиготам на западе — разрешено было обосноваться на имперских территориях при том условии, что они пойдут за нас воевать, когда Риму это понадобится. Такой была наша с ними изначальная договоренность. На деле же все вышло иначе — они просто пришли и взяли землю; остановить их мы не могли ввиду собственной слабости. Тем не менее правительству недавно ушедшего из этого мира Гонория удалось сохранить лицо, заключив с ними соглашение, условия которого в целом соблюдались. Они знают, что в ожесточенном бою мою армию победить им никогда не удастся — это-то и является сдерживающим фактором. Но если придется сражаться на нескольких фронтах одновременно, солдат у меня не хватит. К тому же им нужно платить, а наша казна, как я уже говорил, вот-вот опустеет. Но главная моя головная боль — багауды.

— Багауды?

— Разбойники, промышляющие грабежами в Арморике, что на северо-западе Галлии и в некоторых областях Испании. Их ряды пополняются главным образом за счет недовольных своей жизнью крестьян и мелких собственников, которые после уплаты налогов вынуждены влачить нищенское существование, что и толкает их на тропу бандитизма. Зачастую к ним примыкают беглые рабы и дезертиры-солдаты. В Галлии ими руководит некто Тибато — своего рода Спартак наших дней. Они хорошо организованы, имеют собственную курию и квазивоенное правительство. Если галльские багауды поднимут полномасштабное восстание, не уверен, что мне удастся с ними справиться.

— Вижу, забот у тебя предостаточно, — задумчиво протянул Аттила. — Полагаю, ты хочешь, чтобы гунны помогли тебе сдержать федератов и приструнили мятежных багаудов, если твоей армии не удастся этого достичь собственными силами?

— Ты правильно меня понял. Возьмешься ли ты за это — естественно, мы хорошо заплатим, но позже, — возникни такая необходимость?

— Может ли называться другом тот, кто не придет на помощь своему товарищу? Мы с тобой, Флавий, вместе съели не один пуд соли. Так что, считай, мы договорились, — с этими словами Аттила протянул гостю руку — по римскому обычаю. Растроганный до глубины души, Аэций поднялся ему навстречу, и друзья скрепили сделку крепким рукопожатием.

* * *

Возвращаясь в Галлию (уже без Карпилиона), Аэций сравнивал то, о чем говорил Аттила, с собственными намерениями. С помощью гуннов он сможет взять под свой контроль весь северо-запад, вплоть до берегов Германского океана, Свевского моря и Скандии, и это — не считая Германии, королевства, входившего в состав Римской империи. Теперь, получив возможность в короткий срок призвать под свои знамена более пятисот тысяч вооруженных до зубов и весьма искусных в бою всадников, Аэций уже не смотрел на свой претенциозный проект как на нечто несбыточное и далекое. Все части этого грандиозного плана музыкой звучали для его ушей; главным же было то, что ему удалось предотвратить возможное нашествие германских племен, что давало римлянам возможность сконцентрироваться на усмирении галлов.

Атилла же поведал Аэцию о своей давней мечте — основании сильной и прочной империи гуннов, в которую со временем вошли бы все кочевые племена, и просил его помочь в учреждении институтов и ведомств, призванных обеспечить «Великой Скифии» необходимую целостность и стабильность. В связи с этим вождь гуннов познакомил Аэция со своим фактотумом, неким Каллисфеном, говорливым одноглазым торговцем, греком по национальности, кичившимся многочисленными знакомствами с полезными людьми во всех степных регионах. И если сначала Аэций испытывал желание отделаться от Каллисфена как от пустой амфоры, то уже по истечении нескольких минут разговора с ним полководец понял, что человек этот, несмотря на все его хвастовство и бахвальство, крайне компетентен в своей сфере деятельности и безмерно предан Аттиле. Иметь такого на своей стороне пожелали бы многие, что делало Каллисфена в глазах Аттилы помощником совершенно незаменимым и просто-таки жизненно необходимым.

В сущности, размышлял Аэций, планы Аттилы не имеют шансов на успех, даже несмотря на то, что его друг обладает всем набором качеств безусловного лидера. Гунны, даже с учетом последних социальных изменений — а теперь у них была наследственная монархия, аристократия всех видов и экономика, в основе которой лежали если и не настоящие деньги, то, по крайней мере, золотые и серебряные слитки, — слишком примитивны, чересчур свободолюбивы и склонны к кочевой жизни, чтобы загонять себя в рамки законов, налогов, городов, дорог и тому подобного. Но разочаровывать своего друга ему, Аэцию, не хотелось. Поэтому-то и пообещал он Аттиле, несмотря на все свои сомнения, прислать умелых законников и распорядителей, которые помогли бы гуннам привести задуманное в исполнение.