Читать интересную книгу Русская троица ХХ века: Ленин,Троцкий,Сталин - Виктор Бондарев

Пензенский крестьянин Бегищев рассказывал: «В сентябре все поехали громить Логвина (его громили еще в 1905 году). К имению и от него тянулась вереница упряжек, сотни мужиков и баб стали угонять и увозить скот, хлеб и прочее».

В Таврической губернии, по воспоминаниям крестьянина Гапоненко, «крестьяне стали громить экономии, разгонять заведующих, забирать хлеб из амбаров, рабочий скот, мертвый инвентарь. Даже ставни с окон, двери с построек, полы из комнат и крыши цинковые срывались и забирались. Захват имущества оправдывали так: «Помещик был наш, мы ему работали и достояние, бывшее у него, нам одним должно достаться»».

С февраля до октября таких набегов набралось до пяти тысяч общим счетом. И если «при царе» можно было вызвать войска, то теперь, с появлением в деревнях толп вооруженных дезертиров, с деморализацией даже казачьих частей, остановить беспощадный, а сплошь и рядом совершенно бессмысленный бунт невозможно.

Еще одним проявлением раскола нации стали серийные, как принято выражаться в наши дни, убийства офицеров на позициях. Как в гибнущем Риме невольник воплощал свою заветную мечту: «Убей хозяина!» — так внутренние варвары, дети и внуки рабов просвещенного века отыгрывались на потомках рабовладельцев. «Расправа производилась почти открыто, на глазах солдат. Никто не вступался: большинство не хотело, маленькое меньшинство не смело. Убийца всегда успевал скрыться, как будто тонул в солдатской массе».

Одну из таких трагедий описал в подробностях печально известный генерал П.Н. Краснов: «При моем отъезде генерал Волкобой, считавший себя любимцем солдат, почтенный старик с седой бородой, типичный русский старик, «дедушка», как звали его солдаты, убедил генерала Гиршфельдта поехать в дивизию без конвоя и уговорить солдат повиноваться. Они поехали вдвоем на лесную прогалину. Там их окружила толпа солдат. Солдаты прежде всего потребовали освобождения арестованных. Волкобой тут же приказал их отпустить. Потом схватили Гиршфельдта, повели в лес, раздели, привязали к дереву, истязали и надругались над ним, после чего убили. Волкобой убежал в землянку, плакал и умолял пощадить его в уважение к его сединам. Солдаты со смехом выволокли его из землянки, посадили в автомобиль и, окружив издевавшимися над ним солдатами, отвезли в штаб его корпуса. Вместе с Гиршфельдтом был убит командир полка и еще один офицер Убийства, наступающая темнота, лес, — все подействовало отрезвляюще на солдат, и они тихо ушли на позицию и решили сидеть на ней и никуда не уходить» [Октябрьская революция, 1991: 15–16].

Ситуацию подытожил Горький, знавший как мало кто свой народ: «Мы, Русь, анархисты по натуре, мы жестокое зверье, в наших жилах все еще течет темная и злая рабья кровь — ядовитое наследие татарского и крепостного ига — что тоже правда». И дал ей точный прогноз: «Теперь, когда вскрылся гнилостный нарыв полицейско-чиновничьего строя и ядовитый, веками накопленный гной растекается по всей стране, — теперь мы все должны пережить мучительное и суровое возмездие за грехи прошлого, за нашу азиатскую косность, за эту наивность, с которой мы терпели насилие над нами» [Горький, 1990: 6].

В Гражданской действовали, как известно, три стороны: красные, белые и «зеленые». Социальную роль первых двух, скорее всего, принято преувеличивать. В сущности, в России начала XX века разгорелась тотальная крестьянская война, вроде тех, что за 500–600 лет до нее происходили в локальных масштабах по всей Европе. Она, подобно извержению вулкана, залила страну огненными потоками ненависти и насилия, уничтожая цивилизацию. Деревня восстала против города и, поскольку впервые в отечественной истории оказалась массово вооружена, получила шанс полностью уничтожить противника. С редкой точностью об этом высказался тот же Николай Бердяев: «Русская революция возможна была только как аграрная революция, опирающаяся прежде всего на недовольство крестьян и на старую ненависть их к дворянам и помещикам и чиновникам. В русском крестьянстве не исчезли еще воспоминания об ужасах крепостного права, об унижении человеческого достоинства крестьян. Крестьяне готовы были мстить за своих дедов и прадедов. Мир господствующих привилегированных классов, преимущественно дворянства, их культура, их нравы, их внешний облик, даже их язык, был совершенно чужд народу-крестьянству, воспринимался как мир другой расы, иностранцев» [Бердяев, 1990: 111].

И наверное, все могло бы — даже должно было по идее кончиться так, как в Демократической Кампучии шестьдесят лет спустя. Но «внутренний Вьетконг» в лице большевиков сумел, не дожидаясь развязки, погасить пожар новыми потоками русской крови.

Источник второй, он же Первая мировая

Была ли эта война неизбежной?

Ленин, во всяком случае, так считал; свои соображения он изложил в упомянутой работе «Империализм как высшая стадия капитализма». Правда, когда он приступил к написанию трактата, война уже шла вовсю, и начало ее — как обычно, долго готовившееся всеми сторонами — оказалось, как всегда, полной неожиданностью для большинства европейцев. Весь прежний уклад жизни, с каждым десятилетием становившийся уютнее, гуманнее и безопаснее, обрушился враз и навсегда, точнее, был разломан их собственными руками.

Потому многие исследователи до сих пор испытывают недоумение, обращаясь к этой теме. Вспоминают даже тесные родственные связи между большинством правивших домов Европы: так, императоры Германии и России в неофициальной обстановке обращались друг к другу не иначе как «кузен Ники» и «кузен Вилли», а английский король Георг Пятый рядом с Николаем и по внешности смотрелись не то что двоюродными, но прямо-таки родными братьями. При этом как Вильгельм, так и двое других, невзирая на разницу государственных языков и вероисповеданий, одинаково были этническими немцами. Неужто не могли поладить без кровопролития; или та сакраментальная империалистическая грызня, о которой писал Ленин, набрала такую силу, что ей уже не могли препятствовать ни семейные сантименты, ни элементарный инстинкт самосохранения?

Противоречия действительно обострились радикально с тех пор, когда Британскую империю возглавляла мать Георга, знаменитая Виктория, а Германия была поделена на два с лишним десятка больших и малых государств, которыми правили суверенные монархи под разными титулами. Главным же агентом первого кризиса всей мировой цивилизации послужил не какой-то там абстрактный «капитализм», тем более «загнивающий» и даже якобы «умирающий», — но, как нам представляется, одна вполне конкретная страна. Та самая Германия, к 1870-м окончательно объединившаяся под эгидой воинственной и амбициозной Пруссии. Гегемония последней в Германском союзе установилась как бы естественным путем, поскольку Пруссия-Бранденбург была в нем самым большим и сильным государством, ее столица Берлин — крупнейшим из немецких городов. Но в судьбах мира пруссачество сыграло, без преувеличения, роковую роль. Этот выбор немцев, между прочим, сильно тревожил в свое время английскую королеву, хорошо знавшую душу соплеменной нации и понимавшую, какие опасности в ней могут таиться.

К началу второго десятилетия XX века Второй рейх уверенно обогнал Великобританию по большинству важнейших промышленных, технологических, военно-технических и научных показателей и стал второй экономикой мира, уступая только США. Но те в европейской политике не участвовали еще ни с какой стороны: разве что у обессилевшей Испании отобрали пару ее последних колоний, однако стрельба шла далеко за морями-океанами. «Великой прусской мечтою» стало полное вытеснение англосаксов из всех сфер их влияния. Бурно растущая экономика требовала все больше разнообразного сырья и рынков для готовой продукции; по условиям эпохи заполучить то и другое было проще и надежней всего в собственных колониальных владениях.

Но раздел мира, как точно подметил Ленин, был уже завершен. Самую лакомую долю захватила Британия: ее империя в полтора раза превосходила Российскую по территории, в два с половиной — по населению. Франции достались владения общим размером с британский доминион Канаду. А слишком поздно консолидировавшейся Германии — всего-то около трех миллионов квадратных километров, прихотливо разбросанных по трем разным частям света. Вроде бы и это совсем немало; но почти равный кусок имела крошечная Бельгия (огромную страну в бассейне реки Конго королева Виктория фактически подарила своему любимому дяде Леопольду Первому), столь же скромная Голландия — лишь в полтора раза меньше.

Пруссачество чувствовало себя обделенным, смертельно обиженным — и стремилось во что бы то ни стало воспрянуть во весь рост. Последствия этой виртуальной гимнастики будут бесконечно долгими и разнообразными, но неизменно трагичными, в первую очередь для самих немцев. Здесь не только погубленный их руками золотой век человечества и следующая мировая война как плод очередного выпрямления коленных суставов нации, чей высокий дух так безжалостно унижали обступившие кругом враги. Это и появление на теле планеты черной дыры коммунизма, и последующее антиколониальное движение, превратившее в гнилой провал уже половину «бедного Юга» с Африканским континентом в центре — выражение «развивающиеся страны» звучит в наши дни злобной издевкой. Чем все это грозит обернуться в будущем, неизвестно. Но пусть утешением послужит то, что хотя бы сама Германия после всех бед наконец-таки вернулась в разум. Возможно, благодаря тому, что после повторной резекции наиболее несгибаемых частей никакой Пруссии на картах вообще больше нет — от нее один только Бранденбург и остался…