октябре 1872 года во время визита в Париж Тимашев оказался в центре дипломатического инцидента: во время правительственного обеда, устроенного президентом Тьером, в присутствии некоего лица министр распространился о том, что русское правительство не одобряет действий французских радикалов, и в особенности Гамбетты, поскольку те вдохновляют радикальные настроения и в иных державах. Историю быстро подхватили французские и британские газеты[246], и Тимашеву пришлось давать царю подробное разъяснение о случившемся[247]. Министр указывал, что при встрече с Тьером он в самых комплиментарных выражениях отозвался о стабильности внутри страны и порядке в армии; после же имевшей место за столом беседы с неизвестным ему конфидентом Тьера он был назавтра вновь приглашен на аудиенцию к президенту. В разговоре президент подчеркнул, что, хотя партийный дух во Франции ныне довольно скверный, его собственная позиция незыблема, так что России нечего опасаться радикальной угрозы. Президент также сказал, что ремарку Тимашева уже вскоре позабудут, и выразил сердечную заинтересованность в развитии русско-французских дружеских отношений.
В своей записке Тимашев подчеркивал, что Тьер всячески стремился продемонстрировать неколебимость своей позиции, дабы никто не заподозрил обратного, а слова министра о радикализме не соответствовали действительности. Он перечислил целый ряд серьезных мер, принятых французским правительством, сказав в заключение, что ситуация действительно непростая. Несмотря на дипломатическую шумиху, вызванную утечкой информации, царь начертал на записке резолюцию: «Все, что вы сказали, правда», и Тимашев остался на своем посту.
В январе 1874 года в Петербурге заговорили о предстоящей отставке Тимашева в связи с некими вольностями, якобы где-то им высказанными [Там же, 2: 290–291]. Тимашев писал к царю, прося отставить его и от должности, и от службы[248]. Александр в прошении отказал, заявив, что не допустит отставки прежде завершения дипломатических переговоров, проходивших тогда в столице. Однако же некоторое время спустя и Александр, и министр свое мнение переменили: Тимашев пробыл в должности еще четыре с половиной года, судя по всему вполне пользуясь благосклонностью царя, поскольку в продолжение этих лет неоднократно ходили слухи, что он вот-вот возглавит III отделение [Там же, 2:312, 387].
Наиболее же ярко контраст Тимашева с его предшественниками высвечивает докладная записка, поданная министром Александру в начале 70-х годов и касавшаяся распространения воинской повинности на дворянство[249]. Здесь стоит напомнить, что военной реформой 1874 года в России вводилась всеобщая воинская повинность. То была весьма амбициозная мера, основанная преимущественно на европейском опыте. Одной из наиболее труднодостижимых государственных целей являлось облегчение тяжкого служебного бремени, взваленного пока на одно лишь крестьянство, а также развитие чувства всеобщего долга и готовности к жертве у всех граждан империи, включая и дворян. Среди прочего можно было надеяться, что реформа повысит моральный дух и боеспособность армии [Miller 1968: 182–230; Зайончковский 1952: 254–337].
Всеобщая воинская обязанность затрагивала одну из ключевых проблем, с которой столкнулось самодержавие в эпоху после Крымской войны, а именно будущее сословной системы и, в частности, русского нобилитета. Министр внутренних дел С. С. Ланской атаковал аристократические привилегии и политические устремления; он упорно сражался за освобождение крестьян и помог нанести сокрушительный удар по дворянству. Сменивший его Валуев, не столь враждебный к дворянству, видел его продуктивной и политически благонадежной социальной группой, менее зависимой от кастовых привилегий, и искал способы управления неизбежным процессом общественных изменений.
Однако Тимашев опирался на представления о прежнем, дореформенном дворянстве и русском обществе и, руководствуясь подобным мнением, выступил против распространения воинской повинности на дворянство, представив свои аргументы на этот счет царю. Он писал, что предлагаемая мера возымеет не много практических последствий в силу того, что на действительной службе уже находилось 32 000 офицеров и 10 000 юнкеров из дворян[250]. Оборона Севастополя, утверждал он, наглядно показала, что боевой дух солдат был неизменно высок, а причины крымской катастрофы лежали сугубо в плоскости военной организации и качества вооружения.
Тимашев подчеркивал прочно установившуюся напряженность между дворянством и правительством: в силу хорошо известных причин, указывал министр, в оппозиции к монархическому принципу теперь находится даже часть нобилитета. «В нынешнем своем настроении дворянство рассматривает любое проявление монархической власти как деспотическую тиранию». Тимашев проводил различие между правительственными мерами, вытекающими из государственной или общественной необходимости (вроде милицейской службы во время вторжения в Россию или введения карантинных ограничений), и иными, подобными обстоятельствами не обусловленными. Тяготы первых были для всех приемлемы и понятны; вторые же вызывали лишь «ропот и раздражение», привычные в адрес любых тиранических мер. И это особенно верно, утверждал Тимашев, если государство само попирает права и привилегии, дарованные еще екатерининской грамотой и вписанные во все основные законы. Всеобщая воинская повинность окончательно внушит всему дворянскому сословию нынешнее широко распространенное мнение, что приговор ему уже вынесен.
Тимашев рассматривал армейскую реформу как продукт сугубо Военного министерства совершенно в противоположность общественному мнению, полагавшему ее осознанной мерой, предусмотренной политической линией правительства в целом. Ведь если, настаивал министр, царю действительно угодно решить судьбу дворянства, то это надлежит тщательнейшим образом рассмотреть на высшем государственном уровне.
[Как] подобное предложение можно было делать на регулярном комитете по пересмотру правил рекрутского набора в присутствии обычных чиновников, когда речь идет о принципе столь важном, что для высшего сословия России он означает вопрос – «Быть или не быть». Вы [Александр II] можете сказать, что предложение это может быть отклонено Государственным советом. Это так, но ведь для одного ведомства даже сама постановка подобного вопроса в высшей степени примечательна. И кто бы поверил, что такая идея может быть выведена силами одного министерства, когда она не согласуется с программой остального правительства и волей самого государя. Я отвечу – Никто! – исключая, пожалуй, тех, кто с грустью признает полное отсутствие единомыслия и единства действий в нашем правительстве [Там же].
Тимашев заключил тем, что уничтожение дворянских прав чревато великим возмущением и неисчислимыми политическими последствиями.
Помимо неспособности уловить весь политический и общественный замысел предложений военного министра Милютина, Тимашев к тому же имел весьма инертные представления об обществе: взгляд министра был всецело устремлен в прошлое, и он был исполнен стремлений возродить то мифическое дворянство, что уже кануло в пучину политических событий и социальных перемен. Несмотря на то что военная реформа была в итоге утверждена, в последующие десятилетия самодержавная система пыталась так или иначе поддержать дворянство то щедрой финансовой поддержкой, то нарочитым вниманием к сословным политическим интересам. Однако же попытки оказались тщетными, и ко времени Столыпина дворянство уже слишком ослабло, чтобы вырвать власть у самодержавия. Его сил и сплоченности хватало лишь