было слышно, в какой квартире раздается звон, и мне почудилось, будто кто-то наблюдает за мной из-за шторы. «Это, наверное, сестра Росаура, – подумал я, – а она легко может соврать Кристин, сказать, что у калитки стоит бродячий торговец. Либо они вдвоем размышляют, впускать меня или нет». Я позвонил в третий раз, более настойчиво. Вскоре дверь маленькой квартирки отворилась, и сестра Росаура спустилась по лесенке, поправляя волосы и делая мне знак зайти за калитку.
– О, я так и думала, что это вы, хотя и не разглядела как следует без очков. Полагаю, вы хотите видеть Кристин: она читает в саду. Идите по тропинке до конца – Кристин всегда сидит в галерее, пока я пытаюсь после обеда поспать. Я работаю в больнице в ночную смену и могу выспаться только в это время.
Я рассыпался в извинениях и отправился за дом, где простирался сад, неожиданно большой, местами ухоженный, а кое-где запущенный, – вдали виднелись низенькие деревца, а перед галереей сверкали клумбы, переливаясь многоцветьем. Кристин сидела в коляске рядом со стеклянным столиком. Она склонилась над листом бумаги, делая выписки из книги, и, заметив меня, чуть вздрогнула. Мне показалось, будто я уловил в ее глазах радостный блеск, мгновенно сменившийся настороженностью, словно Кристин подозревала, что я пришел не только повидаться с ней, но имея к тому же какую-то тайную цель, которая ее страшила. Тем не менее она исхитрилась встретить меня выжидательной и все-таки теплой улыбкой, с несколько запоздалым удивлением произнесла мое имя и протянула руку, однако я предпочел поцеловать ее в щеку, на аргентинский манер. Склоняясь, я разглядел на ее шее золотую цепочку, зацепившуюся за расстегнутую пуговку и тянувшуюся вниз, в ложбинку, скрытую блузкой. Отстраняясь, заметил, что Кристин слегка покраснела и поднесла руку к волосам, лихорадочно поправляя прическу. За прошедшие дни я успел забыть, какую неодолимую, сокрушительную власть имеет надо мной ее лицо. Сейчас закатные лучи золотили его, а устремленные на меня яркие голубые глаза, увеличенные линзами очков, буквально приковывали к себе. Кристин пригласила меня сесть рядом, на один из железных стульев, и улыбка на ее губах проявилась четче.
– Какой… неожиданный сюрприз, – произнесла она с оттенком иронии. – Ты прогуливался по холмам?
– На прошлой неделе я послал тебе два или три сообщения; интересовался, как ты себя чувствуешь. Но ответа не получил.
– Извини и спасибо за твою заботу: у меня, наверное, скопилась масса писем, ведь с тех пор, как выписалась из больницы, я так и не была в институте. Все новости прошли мимо меня. Я стараюсь как можно дальше продвинуться с этим. – И она не без гордости показала на стопку листов рядом с книгами.
– Примерно так я и думал, – заявил я, – поэтому решил лично тебя навестить, повидаться с тобой.
– Ну вот, ты меня видишь: я понемногу загораю на солнышке и ощущаю себя в полной безопасности. Самое ужасное, что случилось со мной, – я поломала ногти, пытаясь ухаживать за садом. – Кристин протянула ко мне руки, чтобы я посмотрел.
Я взял одну, поднес поближе к глазам и увидел пару сломанных ногтей. Когда Кристин захотела отнять руку, я попытался ее удержать, и наши взгляды встретились, так же как кончики пальцев.
– Нет, – сказала она, – пожалуйста, не делай так.
– Не делать… как? – уточнил я, упорно не желая отпускать ее пальцы.
– Не трогай меня, не смотри на меня так. Я не могу себе этого позволить, – проговорила Кристин сдавленно, чуть ли не простонала, и положила руки на столик, подальше от меня. – Я не хочу даже думать об этом, становится слишком грустно. Сейчас я как будто живу в ином мире. Например, то, что видят мои глаза – я как будто вернулась к росту, какой имела в детстве. Наверное, поэтому и открыла для себя сад. Долгие годы мне претило малейшее упоминание о садоводстве на английский манер. Вероятно, потому, что моя мать обожала свой сад и проводила там много времени. Но теперь я чувствую, что и сама снизошла до уровня земли. Все во мне переменилось. Меня будто отделили от прежнего мира, и я не знаю, что за этим последует. Если вообще последует, – с грустью добавила она, почти шепотом. – Единственное, что я могу продолжать, – вот это. – Кристин кивнула на стопку листов. – Знаю, это может показаться неким безумием, но это единственное, что меня отделяет от безумия настоящего.
Я провел по стопке листов мизинцем.
– И ты доказала, что хотела?
– Вне всякого сомнения, – заявила она с ноткой тщеславия, вроде того, какое я столько раз улавливал во взглядах математиков. – Не хватает деталей, но если, например, в меня сейчас ударит молния, любой сможет добавить их. Основное сделано.
– Интересно, что столько страниц получилось из одной-единственной фразы, – заметил я.
– Эта фраза открывает целый мир: он всегда был рядом, но никто не сумел разглядеть его.
– Раз уж теперь я здесь, и ты мне поведала о своем внезапном увлечении садоводством, не могу не думать, где ты зарыла бумажку с той фразой.
– Холодно, холодно, – произнесла она, – ничего я не зарывала. Разве что, – Кристин лукаво улыбнулась, – поместила в тайное место. Как можно что-то спрятать тут, ведь это практически общественный сад.
Я встал, чуть отступил, пытаясь заглянуть в окно квартиры.
– Значит, она там, наверху, и ее круглые сутки стережет непреклонная Росаура?
– Холодно, – повторила Кристин, – и, полагаю, ты к Росауре несправедлив.
– Но если ее нет ни в саду, ни в доме… – Я снова подошел к коляске, положив руку на подлокотники.
– Тепло, – произнесла она, понизив голос и едва сдерживая улыбку.
Я коснулся ее шеи и чуть приподнял золотую цепочку.
– Жарко, – серьезно проговорила Кристин и замерла в ожидании.
Я потянул за цепочку, но та зацепилась за пуговицу. Я попытался ее распутать, не сводя с Кристин глаз.
– Не надо. – Она мягко отстранила меня. Оттянула блузку, и на одну головокружительную секунду перед моим взором предстали крутые склоны ее грудей, внезапно открывшийся рисунок голубых, четко прорисованных вен. Кристин чуть приподняла подбородок и извлекла тонкий стеклянный цилиндр, удлиненный ковчежец. На мгновение показала мне его, не выпуская из пальцев. Внутри виднелся, будто бережно свернутый древний папирус, пожелтевший листок. Кристин повертела ковчежец, он блеснул. – Подарок Росауры. Там лежала веточка оливы, – добавила она чуть виновато. – Зато теперь фраза всегда со мной.
Кристин тотчас спрятала ковчежец на груди.
– Скажу Росауре, чтобы принесла нам чего-нибудь. Ты должен попробовать булочки, которые прислала мать. Я еще ничем не угостила тебя.
– Нет, пожалуйста, не зови ее: при ней мы не сможем поговорить.
– Не надо так грубо: