километров превратился в обычный сильный ветер… баллов шесть… и все обошлось».
«Думаете»…
«Это могло быть случайностью».
«А то, что мы с вами разговариваем и понимаем друг друга? — сказал я мысленно. — Это тоже случайность?»
Тетя Женя вздрогнула. Отдернула руку, будто ее ударило током. И я перестал слышать ее мысли. Она тоже перестала слышать меня. Мы смотрели друг на друга, я видел страх в ее глазах, а потом она медленно-медленно опустила свою ладонь на мою и…
«Ты тоже видел, как»…
«Крутую гору, — вспомнил я, — мы карабкались к вершине, а он стоял там среди скал, и под ним бушевала лава, вверх летели раскаленные камни, а на мне… на вас тоже?.. дымились волосы, потом он пошел, перешагивая с валуна на валун, и размахивал руками, и смеялся»…
«Да. Олег сказал, что Коля шел по берегу озера, пологому берегу, и не было никакой лавы, просто горячая вода из источника, и Коля вдруг шагнул в воду, ошпарился, наверно, упал лицом вниз и»…
«Мне он сказал то же самое».
«Так и было».
«Да?»
«Есть видео с вертолета. И показания сейсмографов».
«У меня земля уходила из-под ног».
«У меня тоже… Олег говорит, что ничего такого не было. И приборы не показывают».
«Но Кизимен»…
«Был выброс лавы и пепла, да. Неожиданный. Первый за столько лет».
«Значит»…
Мы оба замолчали. Мыслей не было. В голове стало пусто, как перед капитальным ремонтом в доме, откуда вынесли всю мебель. Только ощущения остались — как пыль, висящая в воздухе. Горечь. Ощущение потери и невозвратимости. Нет больше Николая Генриховича. Только в тот момент я осознал это по-настоящему. Нет. И больше не будет. А тетя Женя… Как она сможет жить без своего Коли? Это тоже не было мыслью — ощущением, чувством жалости и еще чем-то, что я не мог объяснить даже самому себе, потому что для объяснений нужны мысли, а я мог лишь чувствовать «что-то», поднимавшееся из глубины моего «я», нечто такое, что я не мог сдержать в себе, я не должен был…
По левой щеке текла слеза, и тетя Женя вытерла ее пальцем. Наверно, плакал и мой правый глаз, но этого я не знал, не чувствовал, не видел.
«Что будет теперь с нами?»
Тетя Женя подумала, что я спрашиваю о ней, о себе и Лизе.
«Надо жить. Ты поправишься. Обязательно. Врачи говорят: хорошая динамика. Ты молодой… все будет хорошо».
«Нет, — подумал я, стараясь, чтобы мысленные слова звучали правильно и в нужной последовательности. — Я обо всех. Если Она поняла, чего хотел Николай Генрихович»…
«Ты знаешь, чего он хотел?»
«Ну… Остановить это».
«Остановить… что?»
Я задумался. Мысли появились опять, но думать мне было трудно — будто камни ворочать. Чего хотел Н.Г. от Нее, от этой старой… от этого… он хотел, чтобы Она что-то сделала для людей? Почему Она должна что-то для нас делать? И как? Ей нужно, чтобы человечество жило вечно? Нет, это означало бы Ее медленную смерть и угасание навсегда. Ей нужно было продолжить лечение. Стать здоровой. Такой, как в юности — три или четыре миллиарда лет назад. Чтобы над планетой опять была Она, разумная атмосфера. Метан, сера, аммиак, азот, углекислота… Что для Нее человечество? Гомеопатическая таблетка. Лекарство, которое растворится и исчезнет, сделав свое дело. Ей нужно, чтобы люди развивали промышленность, засоряли атмосферу, изменяли климат, вызывали глобальное потепление — для Нее, для Ее жизни.
Чего мог хотеть от Нее Николай Генрихович? Объяснить, что лучше Ей умереть, чтобы жили мы?
Даже если Она захочет пожертвовать ради нас собственной жизнью, что Она может сделать? Заставить нас закрыть электростанции, заставить людей перестать добывать и сжигать нефть? Что она может? Вызвать ураган, взорвать вулкан, устроить выброс газов? Нас уже ничто не остановит. Мы спасем Ее и погубим себя. Это не Она жертвует собой, это мы собой жертвуем, чтобы жила Она.
Может, этого хотел Н.Г.? Сказать Ей, что мы…
«Он хотел, чтобы начался диалог, — сказала тетя Женя. — Чтобы выжить вдвоем, нужно понять друг друга. А для этого надо говорить»…
«Вы думаете»…
«Что-то должно произойти. Не ураган, не вулкан, что-то другое. Она может. Мы же с тобой — и Коля — убедились, что Она может говорить с нами. Он дал Ей понять… И Она ответила».
«Она его убила».
Я не должен был так думать. При тете Жене — не должен был. Но я не контролировал свои мысли. Вслух я не сказал бы так. Но подумал.
«Она не убивала Колю. Он сам… После той травмы он не всегда понимал»…
Все-таки ей хотелось думать, что Н.Г. не стал бы, будучи в здравом уме…
Он был полностью в здравом уме. Он знал, что делал, и уверенно шел навстречу — чтобы быть понятым и чтобы быть понятым правильно. Он сделал то, что решил еще в Москве.
Я не должен был так думать, чтобы не услышала тетя Женя, и сумел перебить эту мысль другой: «Все будет хорошо».
«Да», — сказала тетя Женя, и я опять почувствовал, как по моей левой щеке катится слеза. Это была не моя слеза.
Я устал. Устал думать. Устал думать так, чтобы тете Жене хотелось еще сидеть рядом. Видимо, я задремал, потому что, открыв глаза, увидел, что на стуле сидит Лиза, гладит меня по правой, неподвижной, руке и что-то шепчет. Я видел, как она меня гладит, но не чувствовал. И знал, что все будет хорошо.
Я попытался улыбнуться Лизе, но, должно быть, гримаса получилась совсем не такой, как я хотел. Лиза наклонилась и спросила:
— Юрочка, тебе больно? Позвать доктора?
Мне не было больно. Я пытался вспомнить, на что было похоже наше упорное восхождение на несуществующую вершину под градом воображаемых камней. Кого напоминал мне Николай Генрихович, карабкаясь на скалы, существовавшие только в его и нашем воображении, но все равно смертельно опасные?
Я почти вспомнил, но…
Я хотел, чтобы Лиза положила свою ладонь поверх моей. Может, мы с ней тоже…
Она положила ладонь мне на лоб, ладонь была холодной, сухой, тяжелой, и мне захотелось ее скинуть. О чем думала Лиза в тот момент? О том, что ей еще долго придется со мной возиться? Об Игорьке? О тете Жене, втянувшей меня в…
Я не знал, о чем думала Лиза.
Значит, это только наше — мое и тети Женино. Мы там были. Лиза — нет.
А еще Старыгин. Когда мне позволит здоровье, я полечу в Петропавловск… а может, Старыгин приедет в Москву, и мы проведем эксперимент.
Может, это и был Ее дар? Нам с тетей Женей?