В суждениях о поэзии такими критериями чаще всего служат — после идейности и направленности, определяющих значимость произведения, — образность, музыкальность, оригинальность сравнений и т. д., причем все эти достоинства рассматриваются отдельно друг от друга и независимо от целого. Признаками хороших стихов обычно считаются обилие образов, полнота и новизна рифмы, разнообразие стихотворных ритмов и другие, выражаясь языком коннозаводчиков, «стати».
Подобные оценки, встречающиеся в рецензиях и отзывах различного рода консультантов, редакторов и руководителей литературных кружков, влияют — и довольно существенно — на судьбы поэзии. Происходит своеобразная селекция, ведущая к одностороннему развитию способностей поэта. Сугубая и специальная забота о рифме превращает многих не лишенных дарования стихотворцев в искусных и усердных рифмоплетов. Поиски разнообразных размеров часто ведут к механическим упражнениям. Чрезмерное стремление к остроте и новизне образов рождает внешние эффекты и банальность наизнанку.
Более четверти века тому назад у нас даже существовала особая литературная школа, считавшая образность своим идейным знаменем, — так называемый имажинизм.
Спору нет, поэт, художник мыслит образами. Но если образ становится самоцелью, он превращается в некое подобие флюса.
Мы знаем силу и меткость пушкинских образов, сравнений и метафор. Но наряду с такими строчками, как:
И мимо всех условий светаСтремится до утраты сил,Как беззаконная кометаВ кругу расчисленном светил.
или:
Нева металась, как больнойВ своей постели беспокойной, —
вы найдете у Пушкина стихи, где нет никаких образов, метафор, метонимий. Например:
Я вас любил — любовь еще, быть может,В душе моей угасла не совсем;Но пусть она вас больше не тревожит;Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,То робостью, то ревностью томим;Я вас любил так искренно, так нежно,Как дай вам бог любимой быть другим.
Если в этих двух четверостишиях и создается какой-нибудь образ, то лишь внутренний, духовный облик поэта, написавшего такие великодушные и проникновенные стихи о любви.
Все интонации, все паузы этих стихов совершенно естественны и в то же время безупречно музыкальны.
Но, может быть, музыкальность и должна быть главным критерием при оценке поэзии?
Ведь говорил же замечательный французский поэт Поль Верлен: «Музыка — прежде всего».
И в самом деле — без музыки нет поэзии. Это люди знали с древнейших времен.
Однако что значит музыкальность в применении к стихам?
Музыкальной называли многие декламацию Надсона.
Музыкальными считались в свое время салонные стихи Апухтина.
Бальмонт — поэт и в самом деле музыкальный по природе — поражал читателей то потоком внутренних рифм —
Как живые изваянья, в искрах лунного сияньяЧуть трепещут очертанья сосен, елей и берез… —
то игрой аллитераций.
Все это воспринималось как проявление высшей виртуозности.
Иные поэты считали, что музыкальность придают стихам звучные и причудливые иностранные слова и даже фамилии.
Игорь Северянин писал:
Иди к цветку Виктории Регине,Иди в простор,И передай привет от герцогиниДель-Аква-Тор…
Или:
Моя дежурная адъютантесса,Принцесса Юния де ВиантроВмолнилась в комнату быстрей экспрессаИ доложила мне, смеясь остро:
— Я к вам по поводу Торквато Тассо…В гареме паника, грозит бойкот,В негодовании княжна ИнстассаИ к Лучезарному сама идет.
Андрей Белый подчинил свою прозу четкому, почти стихотворному ритму. И читать эту сложную, размеренную прозу было так же утомительно, как ходить по шпалам.
Нарочитая музыкальность, как и нарочитая образность, чаще всего бывает признаком распада искусства.
Музыка и образы выступают здесь наружу, подобно сахару в засахарившемся варенье.
Подлинная музыка лежит не на поверхности. Она — в таинственном совпадении чувства и ритма, в каждом оттенке живой и гибкой интонации.
Вы найдете ее не только в стихах, но и в простой, прозрачной и вместе с тем всегда загадочной прозе Лермонтова.
В одной печальной и тревожной реплике Веры из «Героя нашего времени»: «Не правда ли, ты не любишь Мэри? ты не женишься на ней?..» — куда больше подлинной, глубокой, правдивой музыкальности, чем в самых звучных стихах с искусственно подобранными аллитерациями.
Несколькими словами, двумя беглыми вопросами Лермонтов проявляет весь облик и характер Веры, всю ее робость, нежность и покорность.
Разнообразие и богатство интонаций человеческого голоса передает только та музыка, которая свободна от автоматизма пианолы или музыкального ящика.
Стих способен передать весь диапазон, всю безмерную ширь душевной жизни человека. Так стоит ли тратить чудесные силы стиха на пустые ухищрения, на словесные фиоритуры?
Один и тот же стихотворный размер может выразить самые различные мысли, чувства, настроения.
Вспомните суровые и простые стихи Александра Блока, так верно и чутко передавшие предгрозовое затишье первых дней войны 1914 года:
Вдруг под ветром взлетел опадающий лист.Раскачнувшись, фонарь замигал,И под черною тучей веселый горнистЗаиграл к отправленью сигнал.
И военною славой заплакал рожок,Наполняя тревогой сердца.Громыханье колес и охрипший свистокЗаглушило ура без конца…
Кажется, что размер, которым написаны эти стихи, — четырехстопный и трехстопный анапест, — создан именно для них. Столько в нем торжественности, военной строгости, сдержанной, суровой грусти.
А ведь точно таким же размером написана одна из баллад Жуковского, говорящая совсем о других временах и событиях:
До рассвета поднявшись, коня оседлалЗнаменитый Смальгольмский барон;И без отдыха гнал меж утесов и скалОн коня, торопясь в Бротерстон.
Только внутренняя рифма в третьей строке внешне отличает эти стихи от стихов Блока. Но как различны их интонации, их стиль и словарь!
Сколько поэтов писали, пишут и, несомненно, будут писать четырехстопным хореем — легким стихом, который мы привыкли встречать чаще всего в сказке и шутливой песенке.
Но вы, вероятно, даже не узнаете этот знакомый вам с детства четырехстопный хорей в стихах Александра Твардовского о переправе:
Переправа, переправа!Берег левый, берег правый,Снег шершавый, кромка льда…
Кому память, кому слава,Кому темная вода, —Ни приметы, ни следа…
С какой бережной точностью запечатлели эти стихи тревожные минуты переправы, когда решалась судьба отряда, уже отчалившего на понтонах от нашего берега!
Почти вполголоса, даже шепотом, как при задержанном дыхании, звучат строки:
Кому память, кому слава,Кому темная вода…
Тут и тревога, и надежда, и то тихое, почти беззвучное движение губ, с которым мы произносим последние слова прощания.
Вряд ли Твардовский сознательно ставил перед собой именно такую задачу — «показать, передать, выразить», когда писал эти стихи.
Но он писал их «от всей души», в самом буквальном значении этих слов, а в таких случаях поэт крепко держит в руках все свои изобразительные средства — рифму, размер, аллитерации, — и все они вместе, а не порознь, честно работают, подчиняясь хозяйской воле и выполняя задачи гораздо более сложные, чем поиски рифм, размеров, образов.
Впрочем, заботиться о качестве и новизне рифмы, размера и ритма следует каждому поэту. Только это не должно быть рассудочным, комбинаторским делом.
Никакие технические упражнения в искусстве версификации не могут научить поэтическому мастерству — точно так же, как нельзя научиться плавать на суше.
Выбор дороги
Самая короткая эпиграмма — так же, как и большая эпическая поэма, — может переходить от поколения к поколению, побеждая пространство и время.