Читать интересную книгу Шамиль - Булач Гаджиев

Работа с утра до вечера, окрик, в лучшем случае грубая ласка — были уделом горянки. И вдруг, в Ведено, у принявших мусульманскую религию русских солдат обнаружилось совсем другое отношение к горским девушкам. Руновский сообщает, что в связи в этим многие горянки убегали из дома и являлись к имаму с изъявлением желания выйти замуж за солдат. А. Руновский разъясняет поведение Шамиля следующим образом: «Пользуясь согласием девушек… он смело давал разрешение, имея при этом в виду не только увеличение народонаселения, но и необходимость привязать беглецов (солдат — Б. Г.) к новой жизни более надежными узами». Разумеется, без особых предосторожностей и административных мер этот вопрос нельзя было разрешить.

«Шамиль, — сообщает пристав, — принял самые строгие меры к ограждению беглых от малейших притеснений горцев и даже предоставил им, сравнительно с туземцами, гораздо больше привилегий»[98]. Солдаты, как мы сообщали выше, служили у горцев инструкторами, пушкарями, барабанщиками, музыкантами, переводчиками. Выполняли они и другого рода работы. Но Шамиль не использовал ни одного русского солдата для шпионажа, диверсии или провокации. Низость по отношению к тем, кто перешел на сторону горцев, ему была противна. Не посылал он солдат и против своих же русских товарищей. Только однажды имам сделал исключение из правил.

Когда Воронцов подошел к Дарго с войсками, произошло следующее. У Шамиля был кунак К. Салисбери, а у последнего сын служил у Воронцова. Его препроводили к горцам с поручением выкрасть сына Шамиля Мухаммеда–Шеффи и доставить князю. Обещанное вознаграждение — мерки серебра и золота.

Как‑то раз, играя со своими сверстниками, Мухаммед–Шеффи отошел далеко от аула. В это время раздался оглушительный крик в лесу. Испуганные дети прибежали домой и сообщили о случившемся. Мюриды пустились бегом на поиски, но ничего подозрительного не нашли. И вот тогда‑то назло и в обиду русским Шамиль приказал вывести в поле для обучения «своих» русских солдат с барабаном и медными трубами. Узнав по музыке бывших своих, русские войска выступили из лагеря против них. Произошло жаркое сражение. Мюриды присоединились к своим солдатам и нанесли чувствительный ущерб противнику.

Доподлинно известно, что в августовские дни 1859 года, когда Шамиль давал на Гунибс свой последний бой, среди последних 300 мюридов было и несколько русских солдат. К сожалению, ни имен их, ни того, как в дальнейшем сложилась их судьба, мы не знаем. А вот некоторые из «веденских» солдат остались в живых, вернулись на родину. Когда Шамиль был в Калуге, 5 человек из них явились к нему. Они зашли во двор. Их встретил Руновский. Бывшие солдаты доложили, что хотели бы видеть Шамиля лично.

— Мы желаем, ваше благородие, — сказали они приставу, — явиться к нашему бывшему хозяину.

Шамиль искренне обрадовался, выслушал солдат, сам задал несколько вопросов и на память о встрече с бывшими своими воинами преподнес каждому по серебряному рублю.

ПРИСТАВЫ И ПЕРЕВОДЧИКИ ШАМИЛЯ

Как только имам сдался Барятинскому, сразу возникла необходимость в людях, которые должны были находиться при пленном в качестве приставов и переводчиков. Шамиля не собирались упрятать в тюрьму или заточить в крепость. Этот шаг со стороны царя и его правительства, как и дарование жизни Шамилю и дальнейшая удовлетворительная его и его семьи жизнь на чужбине, кроме прочего, благотворно влияли на события в Дагестане. Шамиль и в плену независимо от него самого играл в этом определенную роль, хотя сам лично ни к чему отношения не имел.

Царскому правительству было не безразлично, кто окажется приставленным к знаменитому пленнику. Обычно этих людей выбирали из офицеров, служивших на Кавказе. Они должны были быть грамотными в вопросах тактики и стратегии войны, знать обычаи и нравы горцев, вести себя предупредительно, понимать один из языков, на котором изъяснялся Шамиль, и так далее. В инструкции приставу указывали еще, что он «должен был быть за него ходатаем во всех случаях…», ограждать имама от всего, что могло отягощать его положение в чужой стране. О каждой беседе, важных переменах в настроении имама, каких‑либо событиях пристав обязывал докладывать в письменной форме военному министру России.

В первый день плена, 25 августа 1859 года, к Шамилю приставили в качестве переводчика подполковника Алибека Пензуллаева. Из Гуниба в Темир–Хан–Шуру и далее в Россию имама сопровождал полковник Трам–повский. Переводчиком служил тот же Пензуллаев. В Петербурге Шамиля познакомили с будущим его приставом полковником Д. Н. Богуславским. Они понравились друг другу. После недолгого пребывания в столице России 2 октября 1859 года Шамиля повезли в Калугу. Трамповского заменил Д. Н. Богуславский. В должности пристава полковник находился всего один месяц, но теплые отношения, установившиеся между этими двумя людьми, сохранялись долгие годы. Время от времени они переписывались и несколько раз виделись. В частности, когда Шамиль второй раз приезжал в Петербург, это было летом 1861 года, его специально встречал и сопровождал Д. Н. Богуславский.

Что же привлекло Шамиля в этом человеке? Кроме личного обаяния, Д. Н.Богуславский блестяще владел арабским языком. Имама удивляло то, что русский человек так же хорошо знает язык пророка Мухаммеда, как и он — мусульманин Шамиль. Они свободно беседовали на арабском языке о содержании Корана, об истории восточных стран, о Кавказской войне и о многом другом. Необходимо сказать, что Д. Н. Богуславский был талантливым ученым. Мы хотим привлечь свидетельство И. Ю. Крачковского. «В конце 20–х годов, — сообщает академик, — я приобрел случайно у неизвестного лица рукописный перевод Корана с примечаниями, принадлежавшими, как говорилось на синей папке, г–л. Д. Н.Богуславскому. Фамилия эта тогда мне ничего не сказала. Я даже не сразу догадался, что в буквах «г–л» кроется чин генерал–лейтенанта, настолько трудно было представить, что эта сложная и серьезная работа принадлежит военному по профессии… Беглый просмотр и различные случайные справки в связи с моими занятиями Кораном быстро убедили меня, что перевод сделан с подлинника и отличает основательного арабиста. Кто он, об этом я не задумывался..

Как‑то раз: — пишет далее академик, — уже в 1932 году, просматривая инвентарь института, книги, документы и письма, я обратил внимание на упомянутый там автограф Шамиля… Адресатом был назван «генерал князь Богуславский», и мне сразу вспомнился переводчик Корана»[99] Личность Богуславского настолько привлекла ученого, что он специально занялся поисками сведений о нем. В собраниях Азиатского музея И. Ю. Крачковский нашел записки зятя имама Абдурахмана, где последний тепло вспоминает о «полковнике Богуславском». Из этой работы академик впервые узнал, что полковник служил короткое время при Шамиле. Богуславский вел дневник, как другие приставы.

Вторым по счету приставом у Шамиля был Аполлон Иванович Руновский, происходивший из дворян Воронежской губернии. Он участвовал в боях против горцев в Дагестане в 1841–1843 годах. Тогда же его ранили пулей в ногу. После излечения А. И. Руновский вернулся в строй. В 1851 году он был служащим на первом фланге Кавказской армии. В 1859 году, 31 октября, сменил полковника Богуславского и приступил к весьма серьезной должности пристава Шамиля. При первой же встрече с Руновским имам попросил, чтобы пристав, дав слово, держал бы его, даже если для этого надо было умереть. «Я здесь на чужбине, — сказал Шамиль, — старый человек, не знаю ни вашего языка, ни обычаев, а поэтому я тут не старик Шамиль, а маленький ребенок, который остался сиротой и нуждается в попечении няньки…»[100]. Он еще попросил:

— Прошу любить меня, и я вам тем же отвечу.

— У нас есть пословица, — отвечал Руновский, — пока ребенок не заплачет, мать не разумеет.

— И у нас есть, — сказал имам, — хорошо, я буду плакать, когда мне что нужно.

Ровно два года находился при имаме Руновский. Все это время между Шамилем и его приставом сохранялись самые добрые отношения. Пристав изо дня в день вел дневник, где делился своими впечатлениями о Шамиле. Нередко мы читаем на страницах его рукописи самые лестные отзывы о дагестанце. Русский офицер представляет Шамиля честным, храбрым, талантливым. И мы верим, что А. Руновский пишет правду о своем подопечном. «Приобретательная способность так же мало в нем развита, — сделал запись в дневнике от 11 января 1860 года А. И. Руновский о Шамиле, — как в грудном ребенке», 29 февраля пристав отмечал: «По утрам Шамиль приходит в кунацкую и занимается поучением или экзаменами сыновей и прочих мужчин… Вечером… рассказывает им разные эпизоды из Кавказской войны за время Ермолова или за время его собственного управления».