Оглушенный ударом, я обнаружил себя погребенным под грудой выпавших из «чемоданов» 76-миллиметровых снарядов вперемешку с пулеметными дисками, инструментами, консервами, трофейными продуктами, пилой, топором и прочим танковым имуществом. Тонкими струйками сверху лилась кислота из перевернутых аккумуляторов. Все освещалось зеленым зловещим светом сигнала их разрядки.
Сам я был цел, но хорошо помят. Моей первой мыслью было: я раздавил экипаж… Дело в том, что на марше экипаж, как правило, сидит не в утробе машины, а на трансмиссии — на теплом месте позади башни, укрывшись брезентом. Однако оказалось, что все живы — их швырнуло при перевороте, как из катапульты, вперед на землю. Теперь командир, лейтенант Куц, кричал откуда-то снаружи:
— Ария! Ты живой?
— Вроде, — отвечал я. — А как ребята?
Затем я выбрался через донный (но ставший потолочным) «десантный» люк и осмотрелся. Зрелище было впечатляющее. Танк стоял на башне, задрав гусеницы. Ствол пушки торчал снизу, от земли. Ни разу за всю войну я не встречал более танка в такой противоестественной позиции. Мы молча взирали на своего поверженного боевого друга.
Комбат возник тут же, как черт из табакерки. Он объяснил мне по-русски все, что обо мне думает, и приказал:
— Оставляю для буксира одну машину. К утру чтоб мне вытащить наверх, привести в порядок и следовать за нами. Не сделаете — расстреляю!
Что мы думаем о нем, объяснять не стали и взялись за дело. За ночь мы вырыли дорогу наверх, буксиром перевернули свой танк сначала на бок, а затем и на гусеницы — с жутким, рвущим душу громыханием всей его начинки при каждом перевороте. Затем мы разгрузили его от железного завала внутри и попытались завести аварийным пуском, сжатым воздухом. И этот лучший танк Второй мировой войны после таких передряг завелся!
На сон и еду оставался час. С рассветом мы двинулись дальше. Первая попытка судьбы убрать меня с танковой службы не удалась…
К середине дня, поднажав и успешно преодолев обозначенный брод, мы догнали свою колонну, доложились комбату и влились в ее строй. Все четверо были изнурены до предела, но больше всего досталось мне. Я неудержимо засыпал на своем водительском месте, и мне снился идущий впереди танк. Это было опасно. Лейтенант, видя мое состояние, остался внутри, подбадривал и то и дело толкал ногой в спину со своего сиденья в башне. Подменить меня было некому. Командир ссылался на ничтожную практику вождения в училище военного времени, башнер Колька Рылин и радист-пулеметчик Верещагин вообще не обучались этому делу. Обязательная взаимозаменяемость экипажа напрочь отсутствовала, и они полеживали снаружи на теплом кожухе дизеля. А я в одиночку маялся за рычагами управления, принимая к тому же на грудь поток леденящего ветра, всасываемого ревущей за спиной турбиной вентилятора.
На первом же привале, поев каши с ленд-лизовской тушенкой, мы обнаружили в двигателе течь маслопровода: падение в овраг не обошлось без последствий. Решили, что течь незначительна, и, плотно затянув трещинку несколькими слоями изоленты и проводом сверху, тронулись дальше.
Еще через полста километров случилось нечто: после краткой остановки на перекур двигатель не завелся. Нет, не завелся. Позвали технаря. Тот недолго полазил внутри, попытался провернуть турбину ломиком и изрек:
— Только кретин мог рассчитывать, что такой манжет удержит масло! Оно все вытекло. Движок ваш сдох, его заклинило…
— Что будем делать? — спросил лейтенант.
— Что будете делать вы — решит командир бригады. А танк в полевых условиях вернуть в строй невозможно, нужно менять движок, для этого нужен стационар. Сидите пока здесь, я доложу, завтра пришлю буксир.
Колонна ушла, мы остались в одиночестве. В голой, припорошенной снегом степи, мела поземка. Ни деревца, ни кустика, и лишь вдали, в стороне от дороги, пара приземистых сараев — полевой стан.
Сидеть в ледяном танке невозможно. Попытались соорудить подобие шалаша, набросив брезент на пушку. Внутри для видимости тепла зажгли ведро с соляркой. Кое-как поели. Через пару часов нас было не узнать от копоти.
— Так, — подвел итог лейтенант, — не подыхать же здесь… Идем ночевать туда, — он махнул рукой на черневшие вдали сараи. — Труба там есть, значит, есть печка. Солома тоже наверняка осталась. У машины оставляем пост. Тебе нужно отоспаться (он кивнул мне). Поэтому ты первым и отстоишь полтора часа — и я пришлю смену. Зато потом всю ночь будешь кемарить.
И я остался у танка с ручным пулеметом на плече. Во тьме мучительно тянулось время. Взад — вперед. Взад — вперед. Прислоняться нельзя — смыкаются веки. Но ни через полтора, ни через два часа смена не появилась. Сморенные усталостью, они, видимо, спали каменно. Дал очередь из пулемета — никакого эффекта. Нужно было что-то делать, иначе я просто замерз бы насмерть. Да и ноги уже не держали.
Я запер танк и, спотыкаясь, побрел по заснеженной стерне в сторону сараев. С трудом разбудив спавшего на соломе лейтенанта, сказал ему, что так не делают… Был поднят со своего ложа угревшийся, плохо соображавший Рылин и выпровожен с пулеметом за дверь. Не раздеваясь, я рухнул на его место и тотчас провалился в сон.
Рылин постоял на холодном ветру — и нарушил присягу…
На рассвете мы вышли из сарая, браня проспавшего свою смену Верещагина. Глянули на дорогу — танка нет. Нет танка. Украли.
Рылина — тоже нет. Нашли его в соседнем сарае, где он мирно спал, обняв пулемет. Когда ему обрисовали ситуацию, он как ужаленный выскочил наружу, проверить. А убедившись, сообщил, что, оказывается, придя ночью на место и обнаружив полную пропажу объекта охраны, вернулся и лег досыпать. На естественный вопрос, почему всех тут же не поднял по тревоге и почему завалился в другой сарай, объяснил, что не хотел беспокоить…
Эта версия, несмотря на полную ее абсурдность, полностью снимала с него немалую вину. Поэтому он стоял на своем твердо и врал нагло, глядя нам троим в глаза. Поскольку опровергнуть эту чушь было, кроме логики, нечем, крайним для битья оказывался я, бросивший свой пост часовой. И лейтенант Куц как командир, отвечающий за все.
С тем и побрели мы по широкому кубанскому шляху, по мерзлым его колеям, с чувством обреченности и без вещей.
Протопав в полном молчании километров десять, мы добрались до околицы обширной станицы, где и обнаружили следы своего злосчастного танка. Оказалось, что шустрые ремонтники, приехав ночью и найдя танк без охраны, открыли его своим ключом, а затем и уволокли на буксире. Конечно, они видели полевой стан и понимали, где экипаж, но решили немного пошутить…