перед алтарем огня со священным пучком (bareçman) в руках, те же возлияния молока, масла и меда, те же предосторожности — чтобы дыхание их совершителя не осквернило божественного огня. Их боги соответствовали ортодоксальному маздеизму или мало от него отличались. Они почитали Ахура Мазду, который в их глазах оставался богом неба, подобно Зевсу или Юпитеру в древности. Помимо него они чтили обожествленные абстракции — Boxy-Мана, Благая мысль, Амеретат, Бессмертие, от которых зороастризм произвел своих Амшаспандов, архангелов, окружающих Всевышнего{304}. Наконец, они приносили жертвы духам природы, Язатам, вроде Анахиты или Анаит, богини вод, несущих плодородие, Атар, персонификации огня, и, главное, Митре, чистому гению света. Таким образом, в основу религии малоазийских магов лег маздеизм, который несколько отличался от вероучения Авесты, в определенных отношениях стоя ближе к первобытному культу природы древних ариев, но тем не менее продолжал быть маздеизмом с ярко выраженным характером; и ему суждено было оставаться самой прочной опорой величия западных мистерий Митры.
Но — это факт, засвидетельствованный найденными недавно двуязычными надписями{305}, — иранские колонии Малой Азии пользовались, по крайней мере в письме, не собственным древним арийским языком, а арамейским — семитским диалектом. При Ахеменидах это был язык дипломатических и коммерческих отношений во всех странах к западу от Тигра. Он продержался, особенно в Каппадокии и Армении, до того момента, когда в течение эллинистического периода его постепенно вытеснил греческий — язык литературы и, вероятно, также богослужения. Само название, которым в нем обозначались маги (μαγουσαίοι), является точной передачей семитского множественного числа{306}. Это явление, на первый взгляд удивительное, находит объяснение в истории этих переселенцев-«магузеев» в Малой Азии. Они попали туда не прямо из Персеполя или Суз, а из Месопотамии, и их культ испытал глубокое влияние построений могущественного жречества, обслуживавшего храмы Вавилона. Замысловатая теология халдеев наложила свой отпечаток на примитивный маздеизм, представлявший собой скорее совокупность традиции и обрядов, чем набор доктрин. Божества двух религий были отождествлены, их легенды сближены, а семитская астрология, плод долгих научных наблюдений, затмила натуралистические мифы иранцев; Ахура Мазда был приравнен к Белу, Анахита — к Иштар, а Митра — к Шамашу, солярному богу. Именно поэтому в римских мистериях Митра обычно именовался Sol invictus, хотя в сущности отличался от Солнца, а темный и запутанный астрономический символизм всегда составлял часть учения, открываемого посвященным, и проявлялся в художественных композициях, украшавших храмы.
По поводу Коммагенского культа, о котором мы уже говорили в прошлом (стр. 150), можно достаточно точно заметить, каким образом осуществилось слияние парсизма с семитскими и анатолийскими верованиями, так как в этих регионах способом религиозных трансформаций во все эпохи был синкретизм. На вершине горы недалеко от городка Долихе почитали божество, которое, пройдя через множество перевоплощений, в конце концов стало Юпитером, покровителем римских армий. Первоначально этот бог, которому приписывалось изобретение использования железа, был занесен в Коммагену племенем кузнецов-халибов, пришедших с севера{307}. Он изображался верхом на быке, держащим обоюдоострый топор, древний символ, обожествлявшийся на Крите в микенскую эпоху и встречающийся в Лабранде в Карии и по всей Малой Азии{308}. Этот топор, которым потрясал Долихенский бог, символизировал в нем повелителя молний и громов, раскалывающего под грозовой грохот лесные деревья. Обосновавшись в Сирии, этот гений Грозы отождествился с некоторыми местными Ваалами, и его культ приобрел все характерные семитские черты. После завоеваний Кира и установления персидского владычества этот «Повелитель небес» легко объединился с Ахура Маздой, который, пользуясь определением Геродота{309}, тоже представлял собой «весь небесный круг», а персы точно так же поклонялись ему на высоких вершинах. Затем, после Александра, когда Коммагеной правила наполовину иранская, наполовину эллинистическая династия, этот Ваал превратился в Зевса-Ормузда (Ахура Мазда), обитающего в возвышенных пространствах эфира. Греческая надпись говорит о «небесных престолах», на которых это верховное божество встречает души своих приверженцев{310}. Наконец, уже в римских пределах Jupiter Caelus по-прежнему оставался главой маздеистского пантеона{311}, и во всех провинциях бок о бок с храмами Митры стояли святилища Юпитера Долихенского, которые поддерживали между собой тесные отношения{312}.
Такие же последовательные видоизменения имели место во многих других местах со многими другими богами{313}. Таким образом, митраистская религия складывалась, по сути дела, из сочетания иранских верований с семитской теологией с добавлением отдельных элементов, почерпнутых у местных культов Малой Азии. Позднее греки могли переводить на свой язык имена персидских божеств и придавать маздеистскому культу некоторые формы своих мистерий{314}; эллинистическое искусство могло наделить язатов идеальным обликом, в котором оно любило изображать бессмертных; философия, в частности стоическая, старалась отыскать в традициях магов свои собственные физические и метафизические теории. Но, несмотря на все эти компромиссы, адаптации и интерпретации, по своей сути культ Митры всегда оставался поместью маздеизма с верованиями халдеев и, вследствие этого, — религией глубоко варварской. Безусловно, она была куда менее эллинизированной, чем александрийский культ Исиды и Сераписа, или даже религия Великой Матери из Пессинунта, и, посему всегда оказывалась неприемлемой для греческого мира, откуда была практически изгнана. Любопытное подтверждение тому предоставляет сам язык: он содержит множество теофорных имен, образованных в сочетании с именами египетских и фригийских богов; например, Серапион, Метродор, Метрофил — Исидор остается в ходу до настоящего времени, но все известные дериваты от Митры имеют варварское происхождение. Греки так и не приняли бога своих извечных врагов, и крупные центры эллинистической цивилизации избежали его влияния так же, как и он — их{315}. Прямо из Азии Митра отправился в Рим.
В этом случае переход произошел молниеносно, как только установилась связь между Западом и Востоком. Когда поступательное движение римлян к Евфрату позволило им добраться до священного достояния, переданного Ираном на хранение малоазийским магам, и открыть для себя маздеистские верования, созревшие, в сущности, в стороне от анатолийских гор, они с восторгом приняли их. Разнесенный к концу I в. н.э. солдатами по всей длине границ, персидский культ оставил многочисленные следы своего присутствия вокруг дунайских и рейнских лагерей, около постов вала Адриана и в окрестностях гарнизонов, расположенных на границе Сахары и по долинам Астурии. В то же время азиатские купцы насадили его в средиземноморских портах, вдоль крупных речных и сухопутных дорог и во всех торговых городах. Наконец, его проповедниками были рабы с Востока, находившиеся повсюду и участвовавшие во всем, использовавшиеся как в общественных службах, так и в составе домашней челяди, в сельскохозяйственных работах, в финансовом и горном деле, а главное, в имперской администрации, канцелярии которой