единоборство между двумя соперничающими государствами, каждое из которых то одерживало верх, то терпело поражение, но никогда не бывало разбито, двумя государствами, которые, по слову посланника царя Нерсеса к Галерию, были «двумя глазами человеческого рода»{286}.
«Непобедимая» звезда персов могла потускнеть или скрыться, но всегда для того, чтобы появиться вновь еще более яркой. Политическая и военная сила, которую на протяжении столетий сохранял этот народ, была итогом и проявлением его высоких интеллектуальных и нравственных качеств. Его самобытная культура всегда противилась ассимиляции, которой в разной степени подверглись арии во Фригии, семиты в Сирии и хамиты в Египте. Эллинизм и иранизм — если позволительно употребить такой термин — были противниками одинаково благородными, но по-разному воспитанными, которых всегда разделяла как инстинктивная расовая рознь, так и вековечная противоположность интересов.
Тем не менее между этими двумя цивилизациями, неизбежно соприкасавшимися более тысячи лет, происходил непрестанный обмен. Влияние эллинизма, достигавшее плато Центральной Азии, часто становится предметом изучения{287}, но, наверное, никто еще не показывал с такой же точностью, насколько большим был на протяжении веков авторитет Ирана и как далеко распространялась излучаемая им энергия. Ведь хотя маздеизм и был высочайшим выражением его гения, и вследствие этого влияние его было главным образом религиозным, оно тем не менее не сводилось лишь к этому феномену.
Долгое время после падения империи Ахеменидов память о ней продолжала неотступно преследовать умы преемников Александра. Не только возводившие себя к Дарию династии, правившие Понтом, Каппадокией и Коммагеной, поддерживали политические традиции, сближавшие их с предполагаемыми предками, — считая себя законными наследниками древних правителей Азии, их отчасти усвоили даже Селевкиды и Птолемеи. Память охотно возвращалась к идеалу прошлого величия, и возникало стремление осуществить его в настоящем. Так, через посредство азиатских монархий римским императорам были переданы многие формы государственного устройства. Например, институт amici Augusti (друзей Августа), постоянных друзей и ближайших советников правителя, в Италии приобрел тот же облик, какой он имел при дворе диадохов, которые и сами подражали древней дворцовой организации Великих Царей{288}. Кроме того, обычай нести перед цезарями священный огонь, как символ прочности их власти, восходит к самому Дарию и вместе с другими иранскими традициями перешел к династиям, разделившим между собой державу Александра. Поразительно не только то, что цезари соблюдали обычаи восточных монархов, но еще и схожесть верований, которые они исповедовали, и нельзя усомниться в преемственности этой политической и религиозной традиции{289}. По мере того как мы будем лучше узнавать придворный церемониал и внутреннюю историю эллинистических государств, мы сможем более точно установить, каким образом наследие Ахеменидов, раздробленное и расточенное, в конце концов через поколения правителей передалось владыкам Запада, которые, подобно Артаксерксу, объявили себя святейшими властителями мира{290}. Знаете ли Вы, что, прежде чем стать обиходным в Европе, обычай целовать друзей в знак приветствия был церемонией восточного протокола{291}?
Труднее проследить те потайные тропы, по которым от народа к народу переходили без искажения эти идеи. Но несомненно то, что в начале нашей эры отдельные маздеистские представления уже распространились далеко за пределы Азии. При Ахеменидах парсизм оказал на религию Израиля влияние, о масштабах которого можно спорить, но сам факт невозможно отрицать{292}. Некоторые из этих учений, вроде тех, которые имеют отношение к ангелам и демонам, концу света и следующему за ним воскресению, благодаря рассеянным повсюду еврейским колониям разнеслись по всему Средиземноморью.
С другой стороны, со времен завоеваний Кира и Дария к религиозным учениям и обычаям новых повелителей Востока было приковано всегда пристальное внимание греков{293}. Множество легенд, изображающих Пифагора, Демокрита и других философов учениками магов, хранят память об уважении, которым пользовалось тогда это могущественное жреческое сословие. Македонское завоевание, приведшее греков в прямой контакт с многочисленными маздеистскими сектами, дало новый толчок к написанию трудов об этой религии, и начатое Аристотелем мощное научное движение побудило ряд ученых заняться доктринами, которым следовали иранские подданные Селевкидов. Из достоверного свидетельства мы узнаем, что в александрийской библиотеке произведения, приписываемые Зороастру, насчитывали два миллиона строк. Эта обширная священная литература должна была привлекать внимание ученых и порождать размышления у философов. Мутная и двусмысленная наука под названием магия, проникшая даже в народные училища, имела, как становится ясно из самого этого слова, по большей части персидское происхождение, и, помимо врачебных рецептов и деяний чудотворцев, она несла с собой мешанину теологических доктрин{294}.
Таким образом, задолго до того как римляне вступили в Азию, некоторые персидские институты нашли в восточно-греческом мире подражателей, а верования — сторонников. Их воздействие было опосредованным, скрытым, часто неразличимым, но определенным. По-видимому, самыми активными распространителями маздеизма, как и иудаизма, были колонии верующих, заброшенных далеко от родины. Существовала иранская диаспора, подобная израильской. Общины магов возникли не только на востоке Малой Азии, но и в Галатии, Фригии, Лидии и даже в Египте, и повсюду они неотступно придерживались своих обычаев и верований{295}.
Когда римское завоевание коснулось Малой Азии и Месопотамии, воздействие Ирана стало гораздо более прямым. Мимолетные контакты с маздеистскими народами имели место со времен войн против Митридата, но только в I в. н.э. они стали частыми и продолжительными. Именно тогда империя постепенно аннексировала территории до самого верхнего Евфрата, заполучив, таким образом, все плато Анатолии и, к югу от Тавра, Коммагены. Местные династии, отстаивавшие извечную самостоятельность этих удаленных стран, несмотря на зависимое положение, в котором оказались, исчезли одна за другой. Флавии сооружали огромную сеть дорог, пересекающих доселе почти недоступные регионы, и тем самым создавали пути для вторжения, настолько же важные для Рима, как Туркестанская или Сибирская железная дорога для современной России. В то же время пришли легионы и разбили свои лагеря на берегах Евфрата и в горах Армении. Так, с одной стороны, все маздеистские островки, разбросанные по Каппадокии и Понту, поневоле вступили в постоянные отношения с римским миром, а с другой — исчезновение приграничных буферных государств в эпоху Траяна превратило Римскую и Парфянскую империи в лимитрофные державы.
Ко времени этих завоеваний и аннексий в Малой Азии относится и неожиданное распространение на Западе персидских мистерий Митры. Хотя, по-видимому, общины их приверженцев существовала в Риме со времен Помпея, то есть с 67 г. до н.э., по-настоящему их проповедь началась только с периода Флавиев, примерно в конце I в. н.э.. При Антонинах и Северах они постепенно развивали свое наступление, чтобы оставаться самым важным языческим культом до конца IV в. н.э.. Именно через их посредство оригинальные идеи маздеизма самым широким образом разошлись по