Боря не очень надеялся получить большой кус, понимая, что рылом не вышел. Свои магазины Райнхильд завещала даже не разгильдяям детям, не доверяя им, а некоему фонду, куда входили люди серьезные и надежные – семейные адвокаты, родственники и друзья семьи. Она хотела, чтобы ее детище жило вечно. Он на правах мужа, конечно, получит приличное пожизненное содержание, но не галерею! Сейчас или никогда, решил Боря, а то можно опоздать, и стал подъезжать к жене с открытыми просьбами, намекая, что их расставание будет непосильным бременем для него, что только галерея ее имени поможет ему забыться и хоть немного утешит. Картинная галерея имени Райнхильд фон Онезорге! Галерея «Райнхильд». Звучит как музыка! Имя уже раскручено, известно во всем мире, новый бизнес просто обречен на успех. Ему казалось, жена стала задумываться. Однажды она сообщила ему, что сняла помещение в пригороде, бывшую конюшню некоего разорившегося барона, которую нужно привести в порядок и открыть там галерею, если уж так приспичило. А там посмотрим…
Это было лучше, чем ничего. Это был шанс. И Боря, засучив рукава, бросился приводить конюшню в порядок. Выпустил листовку, обещая грандиозное событие в мире искусств, открыл сайт на Интернете, свел знакомства с журналистами и искусствоведами, стал мотаться по студиям и тусовкам в поисках молодых талантов. Он понимал, что связываться со старыми мастерами и престижными аукционами еще не время, не потянет он старых мастеров, надо сначала раскрутиться, а потом все будет. Он приехал сюда, в родной город, и развил здесь такую же бурную деятельность, встречаясь с художниками, скупая картины, прочесывая антикварные лавки и барахолки, и вдруг наткнулся на Сэма Вайнтрауба, который сидел на бывшей родине уже месяц. Наткнулся и застыл как вкопанный, позеленев от зависти. Семка Вайнтрауб, проныра с носом по ветру, добычливый, нахальный, верткий, уже владелец арт-гэлэри на Манхэттене! Не потерялся, проходимец!
Они обнялись, душевно расцеловались и уселись в первом попавшемся ресторане. Пили водку, зорко поглядывая друг на друга и хлопая по плечу, хвастались, привирали, рассказывая про замучившую обоих ностальгию, по причине которой они здесь и оказались. И ни на грош друг другу не верили. Сэм требовал показать фотографию баронессы, потому как у них в Штатах баронесс нету и никогда не было, у них там демократия. Боря врал, что не захватил фотографию с собой, что жена его красивая женщина, что у них торговый дом, они безумно счастливы, а он крутится как белка в колесе – шутка ли управлять всем этим хозяйством! Подлец и пошляк Семка ухмылялся, притворяясь пьянее, чем был, подзуживал и расспрашивал про секс с титулованой особой, какой у них этикет в постели, на «вы» они во время траха или как. Боря отшучивался, мысленно посылая однокашника куда подальше.
Потом Боря Басов организовал встречу бывших соучеников.
…Он позвонил Изабо сегодня утром, предложил встретиться. Она отвечала вяло и нехотя. Но Боря был настойчив и убедителен, и она сдалась. И сейчас он наводил марафет, рассматривал себя в зеркале, выдергивая случайный волосок из ноздри, полировал ногти, долго выбирал галстук и носки. Когда-то она нравилась ему, он даже попытался однажды подойти поближе, но безответно. Ходили сплетни, что у нее роман с руководителем их курса и тот прочит ей великое будущее. Она была тогда легкая, подвижная, не ходила, а летала, в глазах плескались радость и ожидание. Большие надежды не оправдались. Изабо была на встрече, повзрослевшая, зрелая, молчаливая. Рано ушла. Интересная женщина, с тайной, как определил опытный Боря. Он так и не успел с ней поговорить. А спустя неделю взял ее телефончик у вездесущего Семки Вайнтрауба и позвонил. «А баронесса?» – ухмыльнулся Семка. «Иди к черту!» – ответил Борис искренне.
…Они сидели под пальмой, настоящей, а не пластиковой, в «Прадо», который Боря сразу оценил за респектабельность – в его время таких крутых заведений еще не было. «Прадо» – ресторан для деловых встреч, тут нет ни цыган, ни визжащих певиц, ни упившихся гостей. Пианист во фраке, с длинными седыми кудрями, едва слышно перебирает клавиши рояля. Горят свечи, сверкает хрусталь, снуют бесшумно официанты. Сноб Боря Басов отдыхал здесь душой – сюда можно совершенно свободно привести даже Райнхильд фон Онезорге с ее жесткими требованиями к кухне и обслуживанию.
Изабо сидела печальная и молчаливая. Под темными глазами синева, худые нервные руки на столе сцеплены так, что побелели косточки. И еще что-то было в ней, что Боря чувствовал своей тонкой и трепетной душой художника. Женственность! Именно женственность. Славянские женщины удивительно женственны. Многие ошибочно думают, что это качество присуще всякой женщине. Отнюдь! Одной на тысячу, а то и меньше. Боря затруднился бы определить, что это такое. Это не живость, не кокетство, не красота, не… не… Это женственность! И это есть в Изабо. Имя удивительно подходило ей – благородное, изысканное, аристократичное. Боря любовался ею, глаз не мог отвести, и рот его непроизвольно растягивался в улыбке. Он чувствовал, что улыбается слишком много, а Изабо, наоборот, печальна и задумчива, но ничего не мог с собой поделать. Он оценил ее платье цвета бургундского, простое, изящное, с длинным вырезом, открывающим смуглую прекрасную ложбинку, и единственное украшение, мерцавшее в этой ложбинке, – крупную подвеску с неровно квадратным рубином, обрамленным в платину и алмазы. Вещичка была дорогая, старая, уж он-то знал в этом толк.
– Как ты, Изабо? – спросил он, забирая ее безвольные руки в свои. – Где? С кем?
Она неприметно пожала плечами. Потом сказала:
– Хорошо, наверное. Домашняя хозяйка. Веду дом…
– Я вспоминаю наше студенчество… Прекрасное время, мы были молодыми, каждый считал себя гением!
– Да… – уронила она. – Я тоже считала себя…
– Ты пишешь?
– Почти нет. Так, понемногу, для себя. – Она усмехнулась, не глядя на Борю.
– Но я же помню… – настаивал он.
– Ты сам сказал, Боря, мы все считали себя гениями. Но мы не стали гениями. Ты же видел ребят… Виталик Щанский и Коля Башкирцев скорее ремесленники, высоты не хватает. Хотя у Виталика есть неплохие работы. Ты не заглядывал в Союз художников? Там постоянная выставка молодых, хорошие есть ребята. И знаешь… – Она улыбнулась. – Существует четкая грань между женской и мужской живописью, чего раньше я не замечала. Есть потрясающие художницы, я захожу иногда, покупаю что-нибудь.
– Я бы хотел посмотреть твои картины, Изабо.
Она снова пожала плечами и не ответила.
– Я открываю галерею в Берлине, – не удержался Боря. – Я так ждал этого. Я счастлив, Изабо! Я шел к этому очень долго!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});