Несмотря на создание Дома трудолюбия со всеми его отделениями, обслуживающими тысячи человек, количество нищих в Кронштадте практически не уменьшилось. Более того, временами казалось, что они, прослышав об Иоанне Кронштадтском, ринулись в город со всей страны и во все более возрастающем количестве. Каждое утро сотни и сотни из них буквально сторожили Иоанна возле его дома. И тот на протяжении десятилетий начинал свой рабочий день с общения с ними и раздачи милостыни.
…Забрезжил рассвет. Кронштадт спит, и только «посадская голь» начала вылезать из своих «щелей» — грязных вонючих углов в низеньких ветхих домишках. Выскакивают фигуры, мужские и женские, в каких-то «маскарадных» костюмах: кто в кацавейке и больших калошах, кто в зипуне с торчащими клоками ваты; у кого на голове остов цилиндра или соломенная, в дырах, шляпа… Все торопятся, точно по делу бегут… Слышится: «Не опоздать бы, не ушел бы…»
Если спросить этих людей: «Куда же вы так торопитесь?» — то можно услышать: «В строй, к батюшке… кто опоздает к раздаче милостыни, после ничего и не получит». Бегущие образуют ручейки, которые сливаются в большую человеческую реку, и она устремлена к воротам дома Иоанна Кронштадтского. Сотни собравшейся голи становятся вдоль забора, на одной стороне — мужчины, на противоположной — женщины. Меньше чем в пять минут образовалась длинная лента из человеческих фигур, примерно в полверсты. Все ждали…
Изнуренные лица, исхудалые, оборванные фигуры. На лице каждого можно было прочесть целую житейскую драму, если не трагедию. Были тут и молодые, почти юноши, и седые старцы. Попадались на костылях, убогие, с трясущимися головами, с обезображенными лицами. Такую коллекцию «сирых» трудно подобрать. Право, уж если каждый из них в отдельности не способен тронуть душу зрителя, то все вместе они могут заставить дрогнуть самое черствое сердце! Пусть большая часть их пьяницы или люди порочные, пусть сами они виноваты в своем положении, но ведь это люди… Люди страдавшие, страдающие и не имеющие в перспективе ничего, кроме страданий! Их удел на всю оставшуюся жизнь — безденежье, безработица, голод, трущобы, одиночество, прозябание…
Вот бывший студент медицинской академии, а рядом — надворный советник, а там — поручик, разорившийся купец-миллионер, дворянин громкой фамилии, у которых все в прошлом, все «было», сейчас же есть лишь одно — нужда… Кто-то среди них не один, сохраняя еще человеческие связи: у этого семья и больная жена, у того старуха-мать, сестры… Немало среди них убогих, инвалидов, безнадежно больных, которые без посторонней помощи не могут обеспечить себя… Все они никому не нужны в этом городе, в стране, в мире… Да и в самом их сообществе царят порядки джунглей, хищной стаи, где никто не застрахован от «соседской» жестокости, обмана, безразличия… Если бы не отец Иоанн, то большая часть этих людей, а то и все, давно умерли бы с голоду. Но попробуйте им сказать, что они живут подаянием, предложите им деньги… Откажутся, ибо не унижающей милостыни и подаяния просят. А берут от «батюшки» — он же не свое дает, а Божие. Дает то, что он получает, как они уверены, для них от Бога.
Еще не было шести часов, когда из калитки хорошо знакомого всем собравшимся дома вышел Иоанн Ильич Сергиев. Толпа заколыхалась, обнажив головы, а кто-то и преклонив колени. Отец Иоанн снял шляпу, сделал поклон своим «детям», перекрестился на виднеющийся вдали храм и пошел вдоль шеренги. — Раз, два, три… десять… — считал он, — двадцать! — Двадцатый получал рубль для раздела с девятнадцатью «коллегами». Опять идет и опять считает Иоанн: «Раз, два, три… десять… двадцать!» — И опять рубль. Так до самого конца этого «строя».
Как только последний из пришедших получил деньги, толпа бросилась со своих мест к батюшке. Кто становился на колени, кто ловил руку для поцелуя, кто просил благословения, молитвы, некоторые рассказывали свои нужды… Иоанн терпеливо всех выслушивал, ободряя словом и жестом. Видно было, что он понимает их без слов, по одному намеку, точно так же, как и толпа понимает его по одним жестам. Окруженный и сопровождаемый своими «детьми», Иоанн медленно движется к собору Андрея Первозванного для служения ранней обедни. Исчез батюшка в дверях храма, и толпа рассеивается по городу, лишь ничтожная часть остается на паперти для сбора подаяний.
Но назавтра, в холод и зной, в мороз и слякоть, в праздники и будни… «строй» опять соберется под окнами дома Иоанна, и вновь состоится все та же процедура раздачи денег. Может, кого-то «строй» и не досчитается. Кто-то сгинет в безвестности и упокоится на кладбищенском участке для «безродных и неизвестных»; кто-то, мучаясь от смертельной болезни или беспробудного пьянства, не мог встать с одра; кто-то покинул Кронштадт в поисках лучшей доли за пределами города-острова… Да были и счастливцы, которым удавалось под влиянием отца Иоанна и при его материальной поддержке и помощи вырваться из адова круга, найти работу, стать сравнительно достаточными тружениками, торговцами. Их имена, как и их истории, еще долго будут передаваться и пересказываться среди их бывших сотоварищей. Но… прибывающих всегда несравненно больше выбывающих, почему численность «строя» растет с каждым годом.
Надеялся ли Иоанн Кронштадтский побороть нищету? Что подсказывала ему его, безусловно, благородная устремленность всем помочь, всех обогреть, обустроить, наделить деньгами, работой, пропитанием? Достаточно ли для этого только христианской любви к ближнему? Выстраивает ли она надежные и долговременные основания для человеческого счастья?
Убежден, что будь Иоанн Кронштадтский рядом с нами, он на всё отвечал бы уверенно положительно. В подтверждение тому можно найти высказывания в дневнике пастыря. Он не социальный реформатор, и его не занимает вопрос взаимосвязи и взаимозависимости присутствия или отсутствия нищеты и иных социальных язв от состояния современного ему общества: в сферах экономики, политики, собственности, прав человека, социального устройства… Его религиозное мировоззрение снимает для него этот вопрос, устремляет и направляет его пастырскую и человеческую активность в область веры. Присутствие или отсутствие ее в каждом конкретном человеке или в обществе в целом и есть, по Иоанну, причина «зла» в любом виде и качестве.
Всматриваясь в современную ему Россию, Иоанн Кронштадтский горько осознавал, что страна становилась все более «языческой». «Современный мир, — пишет он в дневнике, — по научению лукавого, усиливается внести и внес в жизнь народа прежние растленные обычаи, часто языческие… Народ снял с себя узду страха Бога, страха суда будущего, геенны неугасающей, — и предается пьянству, разгульству, а Св. Синод и местные архиереи, мало зная свою паству, ничего не предпринимают против общего зла»[131].
И опять вопрос: кто же виноват в падении нравов? Ужель только нерадивое духовенство? Нет… Иоанн винит в этом прежде всего «образованное общество». Его представители получают на страницах дневника самую негативную оценку. Вот Иоанн в 1866 году, будто бы продолжая спор с одним из них, пишет: «Как только получает книжное образование, да наденет на себя студенческую тужурку или чиновнический мундир, так и воображает себя, что он стал иной человек, как бы другой природы, чем необразованные грубые простаки, за божество какое-то по сравнению с ними считает себя — но ты такой же окаянный грешник, смертный. Так же женщина в шелковом или бархатном платье с золотом и драгоценностями в отношении бедных»[132].
Образование вне Церкви и вне прихода, не основывающееся, по мнению Иоанна, на христианских ценностях, и обрекает на постоянно растущий разрыв между «образованным обществом» и Церковью, и его тлетворное влияние ощущается все более и более. И вместе с тем «просвещенные люди», которым Иоанн отказывает в праве представлять российский народ, «препятствуют» претворению в жизнь российского общества христианских начал общежития. Иоанн не может с этим соглашаться, и отсюда формулируемая им необходимость борьбы со всем светским и нецерковным влиянием.