Не давая Редлих опомниться и не слушая ее сбивчивых возражений, я затащил ее обратно в кабинет, усадил на стул и продолжил давление.
— Правда и только правда, фройляйн Редлих! — жестко пророкотал я. — Либо вы говорите всю правду, либо Крыжевич отправится туда, где мы только что были. Вам ясно?!
— Но я не понимаю… — попыталась сопротивляться Редлих, но я жестко и решительно перебил ее,
— Еще раз, вам понятно?
— Что вы хотите?! — с отчаянием выкрикнула Редлих.
Это было именно то, чего я ожидал. И ты хотела со мной
состязаться, девочка? Играть в кошки — мышки? Я вижу тебя насквозь, и ты вся в моих руках, даже если твоя воля крепче крупповской стали. И все потому, что я знаю твое слабое место. А у меня нет слабого места, потому что я вне твоей досягаемости. И потому что я знаю то, что ты не знаешь: в борьбе побеждает только тот, кто может себе позволить БбЛЬШУЮ жестокость. Я могу это позволить. А ты — нет. Потому что твои партизаны с их бомбами затаились в лесах и нос боятся высунуть; потому что это ты сидишь в подвале СД, а не я; потому что это ты мучаешься мыслью, что твоего любовника Крыжевича за пару суток превратят в то подобие отбивной, которое ты только что видела в зловещем подвале. Поэтому я уже победил, а ты проиграла. Теперь осталось этот факт зафиксировать.
Чем я и занялся.
— Скажу прямо: Крыжевич нас абсолютно не интересует. Точно так же, как те люди, что имели неосторожность передать ему листовки для расклейки. Скажу честно: я не поручил бы ему донести рулон пипифакса до туалета. Но речь не об этом. Речь о вас.
— Что вам нужно? — устало спросила Редлих.
Вот так, девочка! Сейчас я скажу, что мне нужно. И ты это с радостью сделаешь, чтобы спасти своего дорогого Крыжевича.
Странно, как такая удивительно целостная и крепкая натура могла полюбить такое редкостное ничтожество, как Крыжевич? Начинаю верить, что любовь не только слепа, но и глупа. Я вспомнил свою дорогую Марту и еще раз убедился в верности определения. Собственно, почему я здесь? Потому что надеюсь обезопасить и сохранить при себе свою любовь. И чем я отличаюсь от несчастной фройляйн Редлих? Только тем, что сейчас я в гораздо более выигрышном положении, чем она. Это — жизнь. Для того, чтобы кто — то жил, кто — то должен умереть. В данной житейской игре умереть предстоит фройляйн Редлих. Но в моих интересах, чтобы она успела кое — что сделать перед смертью. И именно поэтому я здесь. Только поэтому.
— Первый вопрос должен быть такой: не что нужно мне, а что нужно вам. Вы хотите помочь мне сделать так, чтобы Крыжевича освободили?
— Вы издеваетесь надо мной? — осведомилась Редлих, но в ее голосе я услышал именно тот отблеск надежды, который так упорно стремился в нее заронить. Надежда — самая лакомая приманка, на которую ловят любую без исключения рыбу: от тупого пескаря до хитрой щуки.
— Отнюдь! — с жаром воскликнул я. — Давайте трезво взглянем на положение Крыжевича: его задержали полицейские с пачкой листовок за пазухой. Я изучил их рапорт: он просто НЕС злополучные листовки, а не расклеивал их на заборах. Он не знал, что это листовки: он думал, что нес вашему знакомому буханку хлеба. Дело в том, что листовки поручили отнести ему вы, а вовсе не какой — то малознакомый мужчина, которого он выдумал исключительно с наивной целью выгородить вас. Не так ли?
— Да, но в таком случае я должна сказать, по какому адресу я поручила ему отнести листовки? — возразила Редлих.
Это — успех! Она согласилась играть в игру, которую я ей навязал. И я продолжил в прежнем направлении.
— Милая моя! — небрежно ответил я. — Все ваши люди знают о вашем аресте и уже давно скрылись. Вам следует лишь указать адрес, по которому наши люди найдут доказательства, что это была конспиративная квартира подпольщиков. Если там найдут оружие или взрывчатку и ни одного человека, этого будет вполне достаточно! Вы поняли? Итак, я жду!
И я демонстративно приготовился записывать ее показания.
— Я попросила Василя отнести листовки по адресу: улица Ленина, дом 25, квартира 11, — бесцветным голосом отозвалась Редлих. — Он не знал, что это листовки. Он думал, что это паек хлеба для моего больного родственника.
— Очень хорошо! — удовлетворенно констатировал я. — И что там мы можем найти при обыске?
— Склад боеприпасов, оружия и взрывчатки для диверсионной группы. Вряд ли они успели все это вынести.
— Прекрасно! Подпишите эту страницу протокола, и продолжим.
Редлих подписала протянутую ей бумагу.
— Можете считать, что ваш Василь уже на свободе! — заверил я. — Разумеется, рейху нужны молодые здоровые парни, и его отправят на работу в Германию. Но поверьте мне, там у него гораздо больше шансов выжить, чем здесь.
— У меня нет другого выхода, как поверить вам, — устало проговорила Редлих. — Но у меня такое ощущение, что мы заключили сделку и вам нужен вовсе не склад боеприпасов.
— Вы совершенно правы, дорогая! — улыбнулся я. — Сейчас я начну разговор без протокола. Но сначала… не хотите ли пообедать? Вы заслужили хороший обед.
Глава 8
От первого лица: Генрих Герлиак, 13 октября 1942 года,
Вайсрутения, Минск, штаб начальника СД
и полиции безопасности Минска
Марта Редлих не отказалась от обеда. Я заказал еду из ресторана, и Редлих съела ее с большим аппетитом. Эго был хороший знак: она смирилась и готова принять все условия, которые я выдвину.
— Вам понравился обед, фройляйн Редлих? — учтиво осведомился я.
— Да, за исключением того, что это обед смертника, — ответила смелая девушка. — Что вы еще хотите от меня? Предупреждаю сразу: по моей вине ни один человек не отправится на виселицу либо под расстрел. Все, что я вам скажу, не повлечет за собой ничьей гибели. Поэтому умерьте свои людоедские инстинкты, господин штандартенфюрер!
— Оставьте вашу высокую риторику, фройляйн! — поморщился я. — «Людоедство» — нелепый термин для того, что мы здесь делаем. Вы просто не понимаете… впрочем, странно было бы ожидать понимания от вас в вашем положении. Потому перехожу сразу к делу. Вы сказали, что не сделаете того, что повлечет чью — либо гибель. А вы согласны сделать то, что спасет жизнь незнакомого вам человека?
— Я вас не понимаю, — ответила Редлих. В ее словах сквозило искреннее удивление.
— Вам надо написать чистосердечное признание, что вы на самом деле вовсе не фольксдойче Марта Редлих и что вы воспользовались документами Марты Редлих по заданию ваших начальников исключительно с целью внедрения в органы германской власти.