ИННА. Вы что? Вы что хотите делать?
АНЯ. Не бойся, это не больно.
ВЕРОНИКА. Но прикольно. Может, простим для первого раза?
ВЕРА ПАВЛОВНА (Инне). Будешь брыкаться, будет хуже.
ИННА. А в чем смысл процедуры?
ВЕРА ПАВЛОВНА (указывая на Тетю Котю). Ты первая.
Тетя Котя подходит к Инне, замахивается.
ТЕТЯ КОТЯ. Ну, извини…
Она не успевает ударить, Инна отскакивает в сторону.
ИННА. Вы что? Вы совсем? (Вере Павловне.) Несчастная вы женщина, вы что творите? Вы же калечите этих людей! Это безнравственно!
Вера Павловна делает знак, Манайлова и Вероника нападают на Инну, хватают ее, выкручивают руки, ведут к Вере Павловне. Вера Павловна заходит сзади, обхватывает Инну, крепко держит.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Ну? Долго ждать?
ИННА. Прекратите! Вы с ума сошли!
МАНАЙЛОВА. Чего тянем? Быстрей отмучается!
Она ударяет Инну по лицу сквозь подушку.
Потом ударяет Тетя Котя.
Потом Вероника.
Потом Аня отдает подушку Манайловой, та держит, Аня ударяет.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Не засчитывается, еще раз!
Аня ударяет.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Слабо!
Аня ударяет.
ВЕРА ПАВЛОВНА. У нас что, китайская пытка? Мы не издеваемся тут, а наказываем! Бей нормально!
Аня ударяет так, что Инна падает (Вера Павловна в это время выпустила ее из объятий).
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Действие 1,5
Женщины работают, Инна лежит на кровати.
МАНАЙЛОВА. Двести шестнадцать… (В сторону Инны.) Оклемалась или нет?
ТЕТЯ КОТЯ. Третий день молчит.
МАНАЙЛОВА. Молчит – хрен с ней, а кто работать будет?
АНЯ. В карцер посадят.
ВЕРОНИКА. Она того и хочет.
МАНАЙЛОВА. Двести семнадцать. Восемьсот норму теперь назначили, спасибо ей.
ТЕТЯ КОТЯ. Несправедливо. Хотя бы сначала сто накинули, а то сразу двести. Мы вот тарифы тоже повышаем, а как иначе? – энергоносители дорожают, то, се, но не сразу же, потихоньку, чтобы народ не озлобился. А сколько людей не платят, вы даже не представляете, сколько не платят!
МАНАЙЛОВА. Двести восемнадцать.
ВЕРОНИКА. Денег нет?
ТЕТЯ КОТЯ. Если бы. Кажется ему, что неправильно насчитали, вот и не платит. Или алкоголики, больные, да мало ли! Многодетные семьи есть тоже. Да разное.
МАНАЙЛОВА. Двести девятнадцать. Двести двадцать. До двести пятьдесят и перекур.
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Ночь.
Все спят, Инна плачет.
МАНАЙЛОВА. Не вой! Кому говорят?
Тишина.
МАНАЙЛОВА. В третьем корпусе вон женщину ножницами пырнули – это повод! А ты, сэка, из-за пустяка спать не даешь!
АНЯ. Да она молчит, ты чего?
МАНАЙЛОВА. Молчит… Вот именно, что молчит! Раздражает, сэка! А ну, отзовись! Я кому говорю?
Она вскакивает, идет к кровати Инны, замахивается…
Опускает руку.
Отходит, садится за стол. Все затемняется, она – в круге света.
МАНАЙЛОВА. А если я ее любила, гражданин следователь? Как дочь. Она же в дочери мне годится. Посмотреть – совсем ребенок. Кожица детская совсем, аж светится. И пушок на щеках такой… Детский тоже… Ребенок? А, ну да, в деле записано. Это я наврала. Ни одна зечка вам никогда правды не скажет. Не верь, не бойся, не проси, слышали, да? Это для отмазки сочинили. На самом деле главное: не колись. Никому и ни в чем. Против тебя используют. Вот вы на меня смотрите и что-то там про себя думаете про меня. Но это совсем не так. Вы даже близко не знаете, кто я такая. Я сама не помню. Фамилию только – Манайлова. Все по фамилии зовут. Нет, иногда бывает: Люся, Люся. Я аж вздрагиваю, отвыкла. Какая Люся? Так людей зовут. Люся, Надя, Катя. А я какая вам Люся? Я Манайлова… Если бы я чего хотела, это натянуть ее кожу, ну, то есть, чтобы, как она, молодая, красивая. И на море. Разделась, загорелая такая иду, стройненькая, грудка, ножки… Не то что у мужиков, у баб слюна кипит, песок до камня, бляха, прожигает! А я иду и всем – а вот вам! Никому! Я такая красивая была в молодости – один мужик аж заплакал, а другой в обморок упал. Я честно. Да, вру, но не сейчас. А ты разбирайся, на то ты и следователь. Пиши: чистосердечное признание. Да не шучу я! Записал? Так. Чистосердечное признание. Я, Манайлова Людмила Петровна, год рождения, ну, ты знаешь. «Я признаюсь чистосердечно в своем неправильном грехе, что быть хотела с тобой вечно, но жить хотела налегке. Но если бы я услыхала сначала от тебя слова. Мне ведь самой любить вас мало, люблю я тех, кто лишь меня». Записал? Дело твое, другой бы, опытный, за это срок намотал. Уметь надо, молодой человек!
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Женщины работают. На этот раз Инна на своем месте – приколачивает гвоздиками флажки к древкам. Манайлова лежит на кровати.
ВЕРОНИКА. Вот, блин, одна молчит, а ощущение, что все онемели! Расскажите хоть что-нибудь!
ТЕТЯ КОТЯ. Сама расскажи. Твой тебе не написал? Не позвонил?
ВЕРОНИКА. Какой из восьмерых?
АНЯ. А я думала, у тебя один – любимый.
ВЕРОНИКА. Любимых у меня три. Для траха – еще три. Один для денег. Один для разговоров. И еще один из Америки по переписке прилетает раз в год.
ТЕТЯ КОТЯ. Девять получается.
ВЕРОНИКА. Обсчиталась.
И опять молчание.
Манайлова встает, берет табуретку, садится напротив Инны.
МАНАЙЛОВА. А я так скажу: сама виновата! Заморочила нам голову!
ТЕТЯ КОТЯ. Точно, точно!
МАНАЙЛОВА. Нас подставила, Веру Павловну подставила. Да она больше за нас, чем ты, между прочим! Ты ушла и пришла, а ей тут работать, ей порядок нужен. А дай каждому делать, что он хочет, знаешь, что начнется? Уж поверь мне, я много чего повидала: людей без присмотра оставлять нельзя!
Пауза.
МАНАЙЛОВА. Ну ладно, давай так, ни тебе, ни нам. И мы дуры, но и ты не одуванчик. Согласна?
Пауза. Манайлова делает движение, чтобы встать и отойти.
ИННА. Ненавижу. Тупые, безмозглые. Вы не женщины. Вы вообще не люди.
ВЕРОНИКА. Ого! Круто!
ИННА. Вера Павловна ваша! Она мне объяснила, за кого я заступаюсь! Вы тут друг другу вешаете лапшу на уши, а она все знает! Вероника за мужчину пострадала, конечно! Сумочки возила, сама ни при чем! Наркокурьер, красиво звучит!
ВЕРОНИКА. Лучше бы ты молчала.
ИННА. А сама дешевой проституцией занималась и клиентов по мелочи обворовывала!
ВЕРОНИКА. Не дешевой и не по мелочи!
ИННА. А опаивала их до смерти – не по мелочи? Товарищ бригадир Манайлова – воровка на доверии, раньше по ресторанам и на курортах пьяных снимала и кошельки вытаскивала, а теперь никто не клюет, по квартирам ходит, будто бы пылесосы продает, тащит, что может, а иногда вообще в метро стоит с протянутой рукой! Нищенка!
Манайлова встает, но Инна тоже вскакивает, хватает древко.
ИННА. Не подходи! Глаз выколю! Тетя Котя! – ангел, бабушка, мама заботливая, ничего не сделала, только чужие деньги для семьи брала, конечно, ну да! А сама по своему району учет вела, где живут больные и одинокие старики и старухи, наводила бандитов – и где теперь эти старики и старухи, тетя Котя? А? Почему они все пропали без вести или срочно умерли? Сколько их на твоей совести, а?
ТЕТЯ КОТЯ. Клевета это все! Не доказано!
ИННА. А ты, Анечка…
АНЯ. Молчи! (Хватает у Вероники нож, встает.) Молчи, прошу по-человечески!
ИННА. А ты по-человечески поступила? Снотворным детишек напоила, газ включила и ушла! Мог бы весь дом взорваться, соседи запах учуяли, дверь взломали, только поздно, детки уже дохлые были…
АНЯ. Врешь! И я не просто ушла, я хотела напиться и под поезд броситься!
ИННА. Но не бросилась же!
АНЯ. Меня поймали!
ИННА. Запланированное детоубийство это называется! А ты мне еще плакалась, как ты их любила!
Аня бросается на Инну с ножом. Инна отскакивает. Манайлова ставит Ане подножку, та падает, нож отлетает, Манайлова подбирает его. Аня вскакивает и опять нападает на Инну. Та пытается защититься, но на помощь Ане приходят Манайлова, Вероника и Тетя Котя. Они хватают Инну, ставят на колени.
МАНАЙЛОВА. Вот так, сэка, допрыгалась!
ТЕТЯ КОТЯ. Тоже прокурорша нашлась! Если мы чего сделали, то жизнь заставила, а ты все с чистой дури!
ВЕРОНИКА. Вот именно! Ничего святого нет в душе, а туда же!