Читать интересную книгу "Реализм и номинализм в русской философии языка - Владимир Викторович Колесов"

синтаксических связей друг с другом приводит к необходимости пополнить системные соответствия самих категорий. Если до этого в их определении учитывались только парадигматические отношения словоформ друг с другом – с точки зрения их смысловой содержательности (например, парадигма форм склонения или спряжения), то теперь уже принимаются во внимание и правила их синтагматической сочетаемости, что и определяется установкой на вычленение грамматической формы из текста. Поэтому говорят уже не о принадлежностях, а о знаках слова: категория воспринимается как самостоятельная содержательная форма слова, означивающая слово, но вне слова не существующая. Однако вертикаль объема (представленная парадигмой) и горизонталь содержания (явленная синтагмой) общего понятия «категория» еще не сошлись в общем фокусе содержательной формы в отношении к каждой отдельной грамматической категории; содержание и форма сосуществуют параллельно на разных уровнях описания.

Их синтез осуществляется на третьем этапе осмысления категории (конец 40-х – 50-е годы). Теперь уже окончательно слово предстает как единица предложения, сама по себе характеризующая и синтагменные, и парадигмальные связи языка. Именно так: не слово как категория языка воссоздается (является) в перекрестье вертикально-горизонтальных системных отношений в рамках предложения, но, наоборот, слово формирует предложение всеми своими валентностями как смыслового, так и формального характера. Привативность как средство экспликации регулярных соотношений в оппозициях форм и категорий позволяет дифференцировать составные части слова (префикс, корень, суффикс, основа, флексия) и одновременно фиксирует грамматические категории языка как содержательную форму языка. Грамматическая категория осознается как функция слова в системе координат предложения. Грамматическое значение трактуется как формальное на основе структуры предложения, т.е. исходя из суждения. Логическое и грамматическое взаимообратимы, и грамматическая категория оказывается воплощением такой содержательной формы концепта, как общее понятие.

Таким образом, вся история морфологии как научной дисциплины есть движение мысли от формы, т.е. «вида» (этимология) к содержательной форме категории; этимология с ее преимущественным вниманием к смыслу формы, становится морфологией с ее преимущественным интересом к содержательной форме слова. По этой причине на уровне категории основная единица морфологии должна быть представлена как концепт. Но поскольку категория и есть концепт (концепт сознания, снятый с конкретных грамматических форм), то само понятие категории эксплицируется с таким трудом и относительно поздно. Морфология в поисках своего объекта мечется между синтаксисом и лексикой, и потому морфологическая категория осознается в тяжких заблуждениях, со многими ошибками интерпретации, с постоянной оглядкой на «рациональные» образцы. Между тем, если вдуматься в смысл познания категории, грамматическая категория есть результат экспликации концепта.

Русское языкознание как наука началось с того момента, когда описанный выше процесс накопления положительных данных о языке, системе, норме, о принципах и категориях был в основном завершен. Справедливо в этой связи указываются имена Ф.И. Буслаева и А.А. Потебни. Но важно следующее: когда слово было осознано в своей содержательной форме как понятие, способное порождать суждение (в противоположность тому, как на лингвистическом уровне предложение эксплицирует смысл слова), тогда, собственно, началась и русская философия, и первыми русскими философами были как раз филологи вроде Буслаева или Потебни.

Сложность в изучении процесса взаимного наведения филологии и философии на объект (на совмещение -логии и -софии – слова и идеи) объясняется неразработанностью терминологии, которой пользовались исследователи XIX века. Иногда создается впечатление, что смысл некоторых терминов сохраняет исходный свой синкретизм. Например, основным предметом изучения русских логицистов был глагол, прежде всего потому, что глагол в структурировании предложения выполнял основную задачу – определял частное через общее или строил синтетическое суждение с новой ремой. Но в русской грамматической традиции термин «глагол» обозначал прежде всего ʽсловоʼ. Отсюда возможность двустороннего отношения: можно утверждать, что слово важнее предложения (к чему логицизм в конце концов и пришел) и что сказуемое важнее подлежащего, поскольку именно в предикате синтетического суждения и дается новое. Первое утверждение легло в основу разработок лексикологов петербургской школы, второе стало основным стимулом для исследований А.А. Потебни (1958; 1968).

Логицизм петербургских составителей грамматик позволил осмыслить все направления дальнейшей разработки проблем языкознания. Например, П.М. Перевлесский в своих описаниях окончательно совместил морфологическую вертикаль системы с синтагматической горизонталью текста, и тогда в их перекрестье в качестве основной единицы являлось (эксплицировалось) слово – оно конструировалось как факт на основе двух содержательных сущностей: морфологической (морфема) и синтаксической (предложение). Слово получило и лексическое значение, и грамматический смысл. В философском же смысле важно, что символичность морфемы и образность предложения в четкости логических совмещений создавали условия для экспликации понятия как универсально логической содержательной формы концепта.

Грамматическая категория выявляется по двум различительным признакам; у Перевлесского это форма предложения и образ представления, причем в первом случае форма сочетаемости служит для указания кáк сообщается, а содержательная сторона предложения указывает, чтó сообщается. Наоборот, образ представления (ситуация высказывания) соотносится с образом выражения, т.е. с представлением языковыми средствами (Пельтина 1994). Концептуальный квадрат почти полностью заполнен, однако он не соответствует уровню концепта; построенный на логических основаниях, этот «квадрат» исходит из суждения, отражая синтаксическое распределение слов в контексте.

7. Слово и текст в развитии

Взаимоотношение слова и текста определяет все уровни лингвистического исследования, но в этом случае может происходить диалектически оправданная перестановка предмета и объекта. Например, в понимании петербургской школы лексикология изучает текст, исследуя слово, тогда как стилистика изучает функцию слова, тем самым постигая текст. Здесь предмет изучения и объект исследования зеркальным образом меняются местами в зависимости от того, что выступает источником как данное и что, наоборот, становится целью исследования, его проблемой. Возможность взаимозамены сущности и явления определяется точкой зрения исследователя и методом его работы. Доказанное или выявленное в одном типе исследования может стать предметом последующего углубления в объект. Нигде явным образом не декларированное (кроме университетских лекций, например, Б.А. Ларина), такое понимание предмет-объектной области языковедения лежит в основе практической работы над словарем. Понятно, что все затруднения, возникающие из изучения x через y, и наоборот, можно было преодолеть, только опираясь на семантику форм. Именно в этой области пересекаются лексическое и текстовое, значение переходит в смысл, и наоборот. В известных условиях подобная установка могла привести к гипертрофии в толковании семантики (марризм), но только как реакция на противоположную крайность обожествления языковой формы. Поскольку петербургская филология крепилась на понимании словесного знака как формы содержательных форм, уклонения к «пустой» форме здесь были невозможны. Взвешенность и устойчивость петербургской филологии определялись установкой на реальность слова как языковой формы (дана как стиль) или содержания речи (представлено как функция), т.е. диалектическое единство формы и содержания в их совместном действии.

Кроме завещанной прошлым идеи функциональной ценности словесного знака, в этой школе сохраняет свое значение