– Ну вот… – разочарованно проронила Лиди и поправила выбивающийся из-под шляпки локон. – Так значит, до среды? – Она обиженно, словно капризный ребенок, выставила вперед нижнюю губку.
– Значит, до среды. Буду непременно. Честь имею кланяться.
Дождавшись, когда парадная дверь захлопнется, Клим Пантелеевич сунул вознице несколько шаи и отпустил.
Едва он забрался на соседнее с водителем сиденье, как автомобиль тронулся.
– А я все боялся, что опоздаю и вам придется трястись в этом тарантасе! Но успел, слава богу. Пришлось поменять бензиновый шланг, – разворачивая машину, обрадованно тараторил драгоман. Он жаловался, что не хватает камер, сетовал на нехватку запасных частей, и Клим Пантелеевич кивал ему из вежливости, но совершенно не слушал. Мысли громоздились одна на другую, путались и перебивались оставшимся на лацкане пиджака стойким ароматом французских духов. «Ну вот, опять растаял перед молодой особой. Почему-то с годами я все легче поддаюсь женским чарам. И в Ялте тогда… с Ликой… Вроде бы ничего между нами и не было, а ощущение такое, будто мы с ней целый год вместе провели. Слава богу, жива осталась, да-с…»
Ардашев вдруг вспомнил, что, добираясь из Ставрополя в Баку, на одной из станций он стал невольным свидетелем необычного спора между подвыпившим штабс-ротмистром и каким-то штатским. Из рассуждений офицера следовало, что самым страшным в глазах женщины поступком мужчины является его нежелание лечь с ней в постель, когда она этого просит.
– Эта незаживающая душевная рана унижает даму и тяготит всю жизнь. Такого мерзавца я бы не раздумывая вызвал на дуэль! – горячился драгун.
– Но позвольте, – возражал ему раскрасневшийся от выпитого вина толстоватый господин в пиджачной паре с уже заметной сединой, – а как же честь другой дамы, например жены? Каково будет ей, когда она узнает, что ее супружник провел ночь с другой? Разве тем самым он не предает их любовь, детей, радости и горести, которые им довелось испытать за годы совместной жизни?
– Зачем же вы, милостивый государь, так вопрос ставите? Ум мужчине на то и дан, чтобы не попадаться на крючок. А если он тряпка, болтун или пропойца, которого расколоть легче, чем грецкий орех, то что о нем говорить?
«Теория, безусловно, удобная, – мысленно усмехнулся Клим Пантелеевич. – Но в чем-то офицер был прав. Возьмем для примера хоть ту же мадам Ренни. Она давно привыкла, что все безнадежно по ней вздыхают. И вот, положим, остановила Лиди свой выбор, ну… хоть на покойном Раппе, и послала ему billet doux[220], в которой указала и время, и место встречи. А он, появившись перед ней в назначенный час, вместо того, чтобы исполнить единственное желание, пускается в пространные объяснения: «Простите, мадам, но сегодня вечером я как раз собирался отписать письмецо супружнице. Давно, знаете ли, откладывал, неудобно-с… Ждет-с благоверная весточку от меня, тоскует, поди, одна. Прошу простить покорнейше, но я вынужден откланяться». Сказал и ушел. И кто он после этого? В лучшем случае она посчитает его идиотом и будет игнорировать, а в худшем – возненавидит. Сдается мне, что красивая (именно красивая, потому что особа невзрачной внешности внутренне всегда готова потерпеть фиаско) женщина скорее простит измену, чем подобное унижение. Да ведь недаром Чехов писал, что сказать даме: «я вас не люблю» – так же неделикатно, как сказать писателю: «вы плохо пишете».
Ардашев вновь потянулся к коробочке монпансье и принялся перебирать в уме все детали убийства второго секретаря посольства. Незаметно от лирического настроения не осталось и следа. «И все-таки одно обстоятельство не вызывает сомнений, – подъезжая к дому, заключил Клим Пантелеевич, – либо грабитель был хорошо осведомлен о месте нахождения ключа от сейфа, либо неплохо разбирался в слесарном деле. В противном случае у него не было бы никаких шансов добраться до денег. Никаких».
VII
Сиреневые сумерки завладели пространством. И теперь все вокруг принимало другой вид. Даже веранда, где сидел Клим Пантелеевич, казалась иной, совсем не такой, как днем. Ее будто написали фиолетовой акварелью. И виноградные листья, и магнолии – все было выкрашено одним цветом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
«Азраил! Надо же как поэтично! – подумал Ардашев, вспомнив разговор с князем Мирским, который посвящал бывшего адвоката в детали предстоящей командировки. – И почему он назвал убийцу второго секретаря посольства Азраилом? Ни Хамзадом[221], ни Деджалем, а именно Азраилом?»
Допив кофе, статский советник поставил фенджану на стол и продолжил размышлять: «Вероятно, Иннокентий Всеволодович связывал это с Востоком. Хотя, если быть точным, в Коране Азраил не упоминается. Там употребляется другое слово – «Маляк аль-маут» – ангел смерти. Это один из самых близких к Аллаху ангелов, который в соответствии с Его волей забирает души умерших. Мусульмане верят, что это существо появляется в самые драматические периоды человеческой жизни. И тот, кто видит его, тот обязательно умирает… М-да, – вздохнул Клим Пантелеевич, – пожалуй, Мирский прав. Действительно Азраил».
…Шведский консул не заставил себя долго ждать и сдержал слово: не прошло и двух суток, как он прислал к дому Ардашева своего молчаливого слугу, который долго кланялся, прежде чем передал послание. Пояснив, что его хозяин хотел бы получить ответ, великан остался ждать на улице.
Письмо состояло из нескольких предложений. Господин Хольм предлагал встретиться на следующий день и приступить к урокам вождения. Он был готов заехать за русским дипломатом после полудня в любое удобное для него время.
Черкнув пару строк, Клим Пантелеевич запечатал конверт и отдал лакею.
Скандинав оказался пунктуален. В шесть пополудни следующего дня статский советник услышал урчание мотора.
Ардашев учился водить «Рено» на выезде из города, в районе Дарваза-Казвин (Казвинских ворот), на пустыре. И если само управление автомобилем не вызывало трудностей, то процесс запуска двигателя Климу Пантелеевичу не понравился. Крутить ручкой стартера – занятие малоприятное. Да и мозоли заработать легче легкого, если не пользоваться перчатками.
Обратно русский дипломат вел машину по улицам самостоятельно. Временами швед давал советы, но «ученик» весьма быстро освоился с норовом железного коня, и надобность в указаниях отпала сама собой.
Магнус Хольм жил в здании консульства, на улице Эмин-эс-Салтанэ. К этому времени центр города уже прошли поливальщики, жара отступила, и хоть и пахло мокрой пылью, но дышалось свободнее. Шведский дипломат, как гостеприимный хозяин, пригласил Ардашева отужинать. Отнекиваться Клим Пантелеевич не стал.
Повар-великан по имени Джавад был настоящим кухонным магом. Кюфта по-тебризски, гурмэ-сабзи (жаркое с зеленью и фасолью), кебаб кубидех и рис с барбарисом были неподражаемы.
Беседа за столом текла неторопливо, точно вода из прохудившейся бочки. За десертом говорили о литературе. Господин Хольм оказался приверженцем Юхана Стридберга – шведского писателя и драматурга, который, к сожалению, в России был почти неизвестен. Статский советник с удовольствием знакомил консула с творчеством Чехова, приводя по памяти не только строки из его произведений, но и переписки.
Обратная дорога домой Ардашеву давалась труднее: глаза еще не успели свыкнуться с темнотой и потому управлять автомобилем было непросто.
Пряная чернота персидской ночи скрывала всевозможные препятствия на дороге, видимые и безвредные днем, но опасные ночью. Свет фар выхватывал из мрака то брошенный кем-то за ненадобностью треснутый глиняный хум[222], то поломанное колесо от телеги, то скатившийся с горы валун.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Следующий урок управления автомобилем был не менее удачным. Русский дипломат не получил ни одного замечания. Шведский консул, как выяснилось из разговора, слыл любителем персидской гимнастики или, если точнее, поклонником собственного повара, который славился в Тегеране не только мастерством блюд, но и способностью выполнять разного рода акробатические и силовые трюки.