Читать интересную книгу Аз-Зейни Баракят - Гамаль Аль-Гитани

Месяц зу-ль-ка’да 920 года хиджры

Из записок венецианского путешественника Висконти Джанти, который прибыл в Каир во второй раз в 917 году хиджры и после недолгого пребывания там отправился в путешествие по Сирии и странам Хиджаза. Вернувшись в Каир, он вновь задержался в нем на некоторое время. На этот раз он знал язык жителей этой страны и уже не нуждался в помощи арабского переводчика.

Я не ношу одежду турецкого купца: дело в том, что население и полиция следят за каждым османом. Если схватят, то в лучшем случае передадут его главному соглядатаю государства, чтобы тот подверг пленника жестокому допросу и заставил сказать, какие сведения ему поручено собирать и передавать турецкому султану. Я вышел на улицу с короткой палкой в руках, чтобы отгонять от себя собак. Город бурлил. Очень редко жители восточного города, особенно женщины, выходят из дома после вечерней молитвы. В особенности это касается Каира, порядок в котором поддерживает сильный человек, неукоснительно следующий всем предписаниям религии. Незыблем его авторитет среди людей. Он и был причиной всеобщего возбуждения. Я имею в виду Аз-Зейни Баракята. Никто до него еще не удерживался так долго в этой должности, хотя положение здесь переменчиво и часто тот, кто вечером владел этим местом, утром уже терял его. Я заметил, что фонари висят только перед лавками. Старик сидит у старой стены: я вижу его и днем и ночью, ни один мускул на его лице не дрогнет, словно он каменное изваяние. Я припоминаю, что видел его в прошлый свой приезд. Он совсем не изменился. Мне бы хотелось понаблюдать за ним, чтобы узнать, когда он ест, когда разжимает руку, держащую посох.

Дородная женщина сидит перед большой корзиной с петрушкой и кресс-салатом. Мужчина торгует сладостями из муки, масла и сахара, которые называются «бусбуса». Жителям Востока она очень нравится. Несколько торговцев в Каире славятся своим искусством приготовления бусбусы. Один из них — человек маленького роста, кривой на один глаз. Он выходит из своего дома перед заходом солнца и направляется в сторону квартала, где живут только торговцы благовониями. Тут он останавливается. К нему со всех сторон подходят мужчины, женщины и дети. Все спокойно ждут. Если кто-нибудь повысит голос, требуя, чтобы торговец пошевеливался, тот лишь выразительно взглянет на нетерпеливого покупателя и сделает движение рукой, означающее: «Уходи!» После этого торговец не продаст ему ничего, как бы покупатель ни уговаривал его. Торговец разрезает бусбусу коротким ножом с широким треугольным лезвием. Движения его рук так точны, как будто он работает по золоту или высекает из мрамора. Когда на его противне остаются только сладкие крошки, которые блестят желтыми лучами на тонком слое масла, он ножом собирает их и подвигает к краю листа. Как только он заканчивает собирать крошки, появляется пожилой мужчина, высокий, худой, с повязкой на глазах. Он тихо подходит, держа на руках младенца. Торговец подает мужчине остатки бусбусы, завернутые в небольшой кусок бумаги, берет под мышку треугольную деревянную подставку и уходит. Мне нравится стоять неподалеку и наблюдать за его руками и неподвижным лицом.

Все места, где можно поесть, открыты. Проходя мимо них, слышишь звон посуды, чувствуешь запахи пищи — жареной рыбы, цыплят, начиненных луком, самбуков — треугольной формы пирожков с мясной начинкой, поджаренных в масле до румяной корочки.

Издали доносятся громкие голоса. Они принадлежат группе столяров, которые едут в тележках, запряженных ослами. Столяры хлопают в ладоши, славят аллаха и через равные промежутки времени повторяют в такт: «Ибн Муса… Ибн Муса». Постепенно их голоса удаляются, слова становятся невнятными. И наконец они замирают совсем. Я слышал, кто-то говорил: «Такой человек, как Ибн Муса, появляется только один раз в сто лет». А другой ответил: «Если бы к ним явился человек, совершенно такой, какого они хотят, они бы и у него обнаружили недостатки». Странно мне было слышать слова старого человека, которые он говорил, стоя у древней лавки благовоний в квартале аль-Хамзави: «Ибн Муса — знамение конца света… В дрожь бросает от того, что мне известно о нем!» Но собравшиеся вокруг него люди только молча смотрели на него. Внезапно все принялись наперебой восхвалять Ибн Мусу, словно хотели отогнать подбирающуюся к ним беду и поскорее забыть слова старика. Странное дело! Ничего подобного мне не приходилось видеть ни в одной стране: они любят этого человека, восхваляют его деяния, расхваливают его самого, но в глубине души испытывают к нему чувство страха. Во всем — живом и неживом — таится страх перед Аз-Зейни. Ты не видишь его в выражении лиц, но ощущаешь его внутренним чутьем. Это наблюдение повергло меня в смущение.

Послышался бой барабана глашатая. Итак, завтра Ибн Муса обратится к народу. Город не спит. Я не заметил ни одного конного мамлюка. Мой слуга говорит, что они нанесли непоправимый вред стране. Выходить на улицу после вечерней молитвы значило подвергать себя большому риску. Жители каждого квартала запирали ворота и нанимали караульных. Когда от мамлюков не стало житья, Ибн Муса явился к султану, чтобы заступиться за народ. «Все придет в разорение, — сказал он, — если положение не изменится, если будут продолжать похищать женщин и убивать невинных». Султан удовлетворил просьбу Аз-Зейни и приказал запретить всем мамлюкам покидать свои казармы и выходить в город после вечерней молитвы без особого на то разрешения, а также запретил носить платок, скрывающий пол-лица. Эти события не застали меня в Египте. Но мой слуга сообщил, что в течение трех дней после этого в мечетях служили молебны во славу Аз-Зейни Баракята. Такой чести не удостаивался ни один человек до него. Аз-Зейни даже приказал прекратить эти молебны. Слуга сказал мне, что в те дни три юноши были растерзаны толпой за то, что порицали Ибн Мусу, говорили, что дела Аз-Зейни сомнительны: он-де сам дал волю мамлюкам, чтобы потом обратиться к султану с просьбой заступиться за народ. А когда султан запретил мамлюкам выходить, Ибн Муса стал просить прекратить молебны в свою честь.

Я возвратился домой. Голова у меня шла кругом от противоречивых сведений, но в одном нет сомненья: люди здесь, живут в безопасности. Я повсюду видел шумную, веселящуюся толпу.

На следующий день я поднялся спозаранку, чтобы пойти в мечеть. Если мне на роду написано, чтобы меня схватили, я попрошу отвести меня к Аз-Зейни.

Ни один чужеземец, особенно из Европы, не может ступить на землю Египта, пока не сообщит властям свое имя и страну, из которой прибыл. Это новое правило, которого не придерживались во время моего первого посещения Каира. Если Аз-Зейни меня спросит, что я здесь делаю, я скажу ему, что путешествую, чтобы повидать мир. Ибн Муса поймет меня. Надо обязательно добиться встречи с ним. Я видел его лишь во время казни его предшественника самым странным из когда-либо виденных мною способом — пляской до смерти! Я решил не упускать случая послушать Аз-Зейни. Для этого я пошел в мечеть. Я сразу же заметил среди молящихся каких-то людей в одежде синего цвета с желтыми воротниками. Они наблюдали за всем, что делали молящиеся. Чем ближе к первым рядам, тем их становилось больше. Чтобы чувствовать себя в безопасности, я сел так близко к одному из этих людей, что почти касался его плечом. Я вовремя вставал и опускался на колени, ибо знаю порядок совершения молитвы. Здесь проще, чем в деревнях Индии, где религиям и обычаям нет числа.

Среди собравшихся прошло какое-то движение, которое распространилось дальше, как круги от брошенного в спокойную воду камня. Взоры всех были прикованы к деревянной кафедре. На ступенях лестницы, ведущей к ней, появился правитель Каира, хранитель мер и весов всей египетской земли Аз-Зейни Баракят бен Муса. Я напряг свой слух. Он говорил на диалекте, что было нарушением обычая, насколько мне известно. Я вынужден был приложить руку к уху, чтобы лучше слышать его. Он начал тихо, потом его голос окреп и стал громче.

Я видел, как Аз-Зейни входил в свою должность, как ревностно следил за установлением справедливости (что нравится одним и не нравится другим). Перед ним открылась возможность награбить денег и накопить яхонтов, рубинов, жемчуга и кораллов, как делали его предшественники и делают другие. Но он отверг этот путь, страшась суда лишь Его одного (я имею в виду аллаха). И вот сейчас у него есть лишь то, что положил ему господь.

Аз-Зейни сказал, что обязался перед султаном собрать денег в некоторых местностях и даже смог получить в несколько раз больше, чем они обычно выплачивают. И никто при этом не пожаловался и не пострадал, ничего не было отнято у крестьянина-бедняка, и никто не был вынужден покинуть страну. Кроме того, он положил конец нападениям кочевников на дома крестьян. Таковы его успехи в деревне. Если же говорить о налогах, то разве выразил недовольство по их поводу хоть один человек? Множество обложений было отменено. Тут Аз-Зейни немного помедлил, и… люди услышали одну из тайн султана, о которой ни одна живая душа не осмеливалась даже заикнуться: султан намеревался ввести новый налог, но благодаря своему милосердию и справедливости он удовлетворил ходатайство Ибн Мусы и отказался от своего решения. «Да хранит тебя аллах! Да хранит тебя аллах!» — кричала толпа. «Чего стоит заступничество, если оно не встречает милосердного сердца, такого, как сердце нашего султана? — продолжал Аз-Зейни. — После моего возвращения из Крепости, а это было в субботу, и отъезда в Верхний Египет, дабы удостовериться, в каком положении находятся там дела… — голос Аз-Зейни задрожал от волнения, и речь его прервалась. Среди собравшихся поднялся шум. Люди в синей одежде с желтыми воротниками посовещались о чем-то, потом разошлись в разные стороны, но встали уже в других местах… — В полдень в субботу, — продолжал Аз-Зейни, — в Крепости появился этот человек, да простит его аллах! Абу-ль-Хайр аль-Мурафи. Тот самый Абу-ль-Хайр, который за один год погубил тридцать три семьи». Ибн Муса не порицает Абу-ль-Хайра, а только приводит факты, подкрепленные неопровержимыми доказательствами. Дома были разрушены, а сироты свидетельствуют, что их родители преждевременно скончались. Кто предоставил Аз-Зейни эти сведения? От кого он узнал, кем в действительности был Абу-ль-Хайр аль-Мурафи? От своего верного и преданного наместника, который так же ревностно оберегает справедливость, как и собственный дом. Аз-Зейни указал перстом на первый ряд: от Закарии бен Рады… Люди вытягивали шеи, чтобы разглядеть Закарию, и кричали: «Долгие лета Закарии! Долгие лета Закарии!»