Читать интересную книгу Чужую ниву жала (Буймир - 1) - Константин Гордиенко

Татьяна рассказала домашним, как женщины пошли в панский лес по терн и груши, сушить на зиму - все равно сгниет. Насобирали бурелома. Тут их перехватили лесники, объездчики, стянули с женщин юбки и пустили в одних сорочках. Плач, крик на весь лес. Пересидели в лозняке над Пслом, намерзлись, дожидаясь вечера, и со слезами пришли в село. С замужних женщин стянуть юбки! Срам!

Давно ли сняли кожух со старого Ивка за то, что телка паслась на толоке? Хочешь - выкупай кожух, хочешь - отрабатывай.

На что только не пускается экономия, чтобы выжать с поденщика даровую работу! Нанимают на плантацию сто поденщиков, а после обеда надсмотрщик по приказу Чернухи полсотни выгоняет и ни гроша не платит - неисправная, мол, работа. И люди мирятся с этим.

- В том-то и беда, что мирятся! - как бы с упреком заметил дед Ивко.

Греха не побоялся богомольный старик, против Святого писания пошел. Сложные мысли в суровых глазах. Незаметно для самого себя Ивко избавился от вечной покорности злу.

- Мирятся, потому что боятся остаться без работы, - поясняет Захар.

- В нужде человек становится шатким, нестойким, - утверждает Ивко по своему горькому опыту.

- Или же смелеет, - в раздумье замечает Захар.

И это было удивительное наблюдение, вероятно тоже на собственном опыте. Захар уверяет отца: еще придет кара на панов, умные головы давно предсказывают, пусть только сладятся люди.

Татьяна с тревогой слушает эти пророчества. А дед Ивко благословляет людей на святой гнев против панов.

- Пусть этих панов покарает Страшный суд! - торжественно произносит он. - И как это сталось, что молодые учат стариков?

Ивко обводит домашних взглядом, вероятно с мыслью о Павле. Известно, старики привыкли подчиняться, молчать, терпеть. А какие разговоры по ярмаркам!.. Страшно слушать... Но только зачем людей против царя подбивают? Ведь и недоимки царь простил, когда родился наследник, - это говорил учитель Смоляк на ярмарке...

На отцовские размышления Захар отозвался любимой поговоркой: бей поганую сороку, превратишь ее в ясного сокола. Захар, видно, тоже подпал под влияние этих разговоров, ведет страшные издевательские речи во всеуслышание. По мнению Захара, царь задумал внести умиротворение своей грамотой. Чтобы люди молились за царевича, чтобы он вырос здоровый и еще сильнее, чем отец, поработил народ. Однако земский со старшиной припрятали эту царскую грамоту, недоимки ведь взыскивают, описывают имущество и продают. Много помогла Захару эта грамота? Разве Добросельский после той ярмарки не запугивал учителя, не твердил ему:

- Одно из двух: либо учи детей, либо шатайся по ярмаркам.

Пригрозил обратиться к самому губернатору с жалобой на Сумскую земскую управу, которая насаждает бунтарей по селам. Учитель много порассказал бы людям, да боится лишиться службы, втихомолку рассказывает, хоть за ним и следят. Когда Захар - никто другой не отважился - спросил старшину на сходе об этих недоимках, которые прощены манифестом, что ответили Калитка и Мамай? Захару еще легко сошло, общество его отстояло: "Мы люди темные..." По приказу старшины Захара на три дня заперли, чтобы не будоражил людей. Захар, может быть, и не дался бы, да насели урядник, стражник, десятники, повалили, скрутили, заперли в холодную.

Тогда люди возвысили голос, начался ропот... Калитка тянет недоимки с людей, описывает, продает, люди платят и не знают, что царской грамотой недоимки прощены! "Добросовестные" помощники старосты и сборщика за магарыч кого хочешь обойдут, но Захара не минуют никогда. Что ответил Калитка? Болея душой за царскую казну, старшина с Мамаем и другие хозяева заплатили, мол, за людей все недоимки заранее, а теперь как, должны, что ли, терпеть убытки? Нужно им вернуть деньги? Кому милость, а кому убытки? Не может такое быть. Хозяева, мол, хотели оказать обществу услугу, на всю округу Буймир прославился, заплатил недоимки - даром, что ли, старшина выслужил царский кафтан?

Разве не обманут, не обведут общество волостные воротилы? Калитка жалеет о тех временах, когда за неуплату подати водили по снегу босыми, обливали водой на морозе. Хорошо, что отменили волостные розги, а то Калитка натешился бы. Теперь он кулаком убеждает непокорного. Земского начальника задобрил и сейчас правит. Он и солдатские деньги и дрова замотал - плачут солдатки с малыми детьми. Иным уменьшит возраст, чтобы на службу не взяли... Коней для армии покупали - хозяева угощали Калитку: "Поставь моего коня". Сотни загребали. Старшина барышничал лошадьми. Проходимец! Печатными буквами расписывается, а весь свет обманывает. Печатью ударит - закон! Медаль нацепит - власть! Мамай ездит по хуторам, скупает сено, осоку, аир, стога сена наставил, перепродал его с Калиткой на войну. Наживались и на сене и на лошадях. А кто осмелится на сходе против старшины выступить - у Калитки под рукой урядник, стражники, десятники. Много стражников развелось теперь и в экономиях и по селам...

В глухие осенние вечера долго мерцают огоньки по хатам, женщины прядут, текут разговоры про сельскую обездоленность, и в словах уже не чувствуется прежней покорности злой доле. С гневом говорят о расплате с панами, как это сделали в других селах.

- Потому что уже вот тут наболело. - Захар стучит в свою впалую грудь. Напряженное молчание придавило хату. Это были еще, может быть, не совсем отчетливые, ясные намерения, еще туман стоял перед глазами, но уже воля и решимость проникали в душу.

Татьяна, которая пряла около печи и одновременно готовила ужин, засмотрелась в погасший очаг. За день она измоталась, работая у чужих людей, и теперь, пользуясь свободной минутой, отдыхала. Дремали Захар с дедом Ивком, тоскливая песня навевала сон - плакалась жена, что родилась на беду, горшком воду носить, соломой печь топить. Идешь в кладовую - нет ни хлеба, ни соли... Она ж не убегала от своей женской доли...

В каких бы затруднениях ни жили, хата засыпала с песней.

В жизни всегда так. Подмазывает женщина глиняный пол, в глазах черно, на душе тоскливо - с досады возьмет да и запоет. От песни по телу разольется истома, с песней вьется мечтательная дума, женщина в забытьи мажет пол...

4

Орина огородами ночью прибежала к родной матери.

В одной сорочке, босая, завернутая в ряднину, с запекшейся на теле кровью. Со слезами на глазах умоляла - не может больше терпеть... Мать испуганно приложила руку к ее лбу. Дочь хрипела, горела, грудь ее была заложена. Жалость охватывала от одного взгляда на Орину. Мать уложила ее на теплую лежанку, укрыла кожухом, протопила печь соломой, заварила калины с сахаром, напоила - пусть пропотеет, авось отойдет. Глаза заплыли кровью, посинела, пожелтела...

Нет житья ей с ненавистным мужем. Синяки с тела не сходят. Чужим умом живет Яков: станешь прекословить - бьет, молчишь - бьет. Свекровь грызет не так выстирала, помазала... Запаскудит, заляпает - переделывай! В дежу с тестом толкнула... Ломала Орина сухие сучья, растянула сухожилия. Вытаскивала коноплю - застудилась. На все одни попреки: взяли немощь. Золовка, как коршун, клюет...

Невмоготу Орине жить у Калиток. Испугалась Лукия, чтобы дочка руки на себя не наложила. Словно с раскаянием промолвила:

- Я ж тебя выдала...

- Батрачка я у Калиток.

У Лукии душа изныла - загубили жизнь дочери. Думали, свыкнется. А она зачахла, завяла, стала костлявой, худой, губы запеклись, с каждым днем все больше сохнет. Лукия давно убедилась - не на пользу дочке пошли отцовские заботы и попечения. Мать не знала, что посоветовать дочке. Не укоряла, не поучала, только горестно промолвила:

- Тебе жить, делай как знаешь, дитятко...

Орина никогда не выходила у матери из головы. Мало кто знает, как она перемучилась, нагоревалась, наблюдая горькую жизнь дочери - невестки богатой семьи. Рабой стала дочка. Разве мать - враг своему дитяти? Пусть делает как знает.

Отец еще не спал и слышал разговор матери с дочерью. Горькие мысли не давали ему покоя, но он ничего не сказал, чтобы не быть виноватым. Думал сделать как можно лучше, а теперь сам увидел: загубил жизнь дочери. Уже надоели упреки людей. (Захар, тот никогда не смолчит.)

Станет ли он и дальше перед Калиткой шею гнуть? Осмелели теперь люди, не боятся ни старшины, ни сатаны, прости господи...

- Дома тебе, однако, делать нечего, - не вытерпел, подал голос Чумак.

Сказал он это с такой мыслью - пусть пока дочка побудет в родной хате, все равно деваться ей некуда. Надо наведаться к Калиткам. От злого сердца, что ли, не хочет Чумак принять к себе собственную дочь?

- Вон Марийка растет, Максим женится, а велико ли у нас хозяйство? Некому, что ли, управиться?

- В экономию наймусь, даром хлеб не буду есть, - решительно отвечала дочь. - Своей, что ли, волей я замуж пошла?

Уж не вздумала ли Орина укорять отца?

- Муж не даст тебе паспорта, куда пойдешь? Куда денешься? Кто тебя возьмет без паспорта? - вразумлял Чумак.