Читать интересную книгу Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси - Нина Молева

— Но ведь моя это жизнь! Мне ехать в чужую страну. Мне быть рядом с другим человеком. Кто он на самом деле? Что знаешь о нем, святой отец?

— Твоя жизнь! Твоя судьба! Сама признаешься в своем высокомерии. Не видишь ничего, кроме себя самой.

— Но как же иначе?

— Забыла, дочь моя, какой ценой поплатились прародители наши за избыток знания, страданиями всех своих потомков поплатились, ничего и для самих себя не получив. Без крова, пищи и одежд остались после жизни райской.

— Здесь нет рая, святой отец, — ты сам говорил. И тот же конец грозит мне, если не дознаюсь.

— Чего, дочь моя?

— Но если нет у московита прав на престол московский, если не положен он ему?

— И снова Господу о том судить — не тебе и не мне.

— А я? Что со мной будет?

— Станешь царицей Московской. Если на то будет Его святая воля. Светом истинной веры просветишь заблудшие эти земли. Послужишь святой нашей церкви и папскому престолу. Род свой утвердишь на московском престоле. Прекратишь кровопролитные, на века затянувшиеся войны двух родственных народов. Поможешь им совместно противостоять натиску неверных. О таком предназначении можно только мечтать. А о долге своем перед будущим супругом ты ничего не хочешь спросить?

— Я не люблю его, святой отец, не люблю! И никогда не буду любить.

— О плотском хлопочешь! Не о душе.

— Он так некрасив…

— На государей смотреть надо не оком телесным, но зрением духовным. Предназначение их усматривать, перед ним благоговеть.

— Низкий. Коренастый. Дышит тяжело, шумно. Как меха кузнечные раздувает.

— Весь в старшего брата, покойного государя Федора Иоанновича. Порода у них такая.

— Волосы черные. Жесткие. Торчком. Хмурый всегда.

— Все рассмотрела ты, дочь моя, а остроты разума не узрела. Редких знаний молодой государь. Каждый диспут выиграть может. Разве это не свидетельство его предназначения к делам высоким?

— Значит, довериться ему?

— Зачем же. Силы свои и его соединить. А что до веры, мы ею обязаны одному Вседержителю и Творцу всего сущего. Только ему.

Также ходил он часто к ворожее, которую в Москве считают святою и зовут Елена Юродивая. Она живет в подземелье подле одной часовни, с тремя, четырьмя или пятью монахинями, кои находятся у нее в послушании, и живет она весьма бедно. Эта женщина обыкновенно предсказывала будущее и никого не страшилась, ни царя, ни короля, но всегда говорила все то, что должно было, по ее мнению, случиться и что подчас сбывалось.

Когда Борис пришел к ней первый раз, она не приняла царя, и он принужден был возвратиться; когда он в другой раз посетил ее, она велела принести в пещеру короткое четырехугольное бревно, когда это было сделано, она призвала трех или четырех священников с кадилами и велела совершить над этим бревном отпевание и окадить его ладаном, дав тем уразуметь, что скоро и над царем Борисом совершат то же самое. Царь более ничего не мог узнать от нее и ушел опечаленный.

Меж тем в Москву каждодневно один за другим прибывали гонцы, и каждый с дурными известиями; один говорил, что тот или тот предался Дмитрию; другой говорил, что большое войско идет из Польши; третий говорил, что все московские воеводы изменники; сверх того народ в Москве с каждым днем все больше и больше роптал…

Исаак Масса. «Краткое известие о Московии в начале XVII в.»

Бояре шумят, шумят, а совета дельного не дождешься. Каждый свою выгоду блюдет — о царской и не подумает…

Никак двери приотворилися. Так и есть — Семен протиснулся. Чего это вдруг? Делать ему в Думе нечего. К престолу пробирается.

— Великий государь, царица велела поклониться тебе, просить, как ослобонишься, с ней бы на особенности поговорил.

— С чего бы это?

— Сама к твоему величеству поспешать хотела, да рассудила — весь терем переполошишь, толки пойдут. А надо бы, чтоб никто не заметил. Так и тебе, царь батюшка, пересказать велела: чтоб никто… и царевич Федор Борисович тоже.

— И царевич? Поди скажи — бояр отпущу и тут же буду. Иди, иди с Богом. Царица наша Марья Григорьевна попросту не скажет.

Царица у притолоки белее полотна. Руки стиснула. Одна в палате. Видно, всех отослала. Царевнины пяльцы брошены — впопыхах, не иначе. Двери кругом заперты.

— Государь, Борис Федорович…

— Что ты, что ты, Марьюшка? Аль занемогла, не дай Господи?

— Странница… Из Литвы… Странница… К Олене-ведунье прибрела… Вчерась вечером.

— Из Литвы?

— Человек там, сказывает, объявился. Слух пошел: царевич. Дмитрий-царевич…

— Сам себя так назвал?

— Сам молчит. Опасится. Люди толкуют. То ли узнал его кто, то ли жил у кого все годы-то.

— Узнал? Почитай десять лет прошло и узнал? Да как такому быть, сама подумай?

— Слух, как пожар верховой, идет. Будто ветром пламя гонит.

— Куда же заходила черничка, акромя теремов?

— И в теремах не была. У Олены ночевала. Я зазвать ее сюда велела, а она — сгинула.

— Как сгинула?

— Ввечеру спать завалилась в сенях, а наутро нету. Никто не видал, как собралась, не ведают, куда побрела. Да что уж теперь… Разведать, государь, надо. Верных людей послать — что за притча такая. Скорей, Борис Федорович, только бы скорей!

Так сильно прогневался всемогущий Бог на эту страну и народ, что по его попущению люди от снов и размышлений уверились в том, чего, как они сами хорошо знали, не было, сверх того заставил царя Бориса и жестокосердую жену его, бывшую главной причиной тирании Бориса, против их воли тому поверить, так что они послали за матерью царевича Дмитрия, убиенного в Угличе…

Эта бывшая царица была инокинею в одном дальнем от Москвы монастыре, и как только впервые разнесся слух об этом Димитрии, ее перевели в более дальнюю пустынь, куда не заходил ни один человек и где ее строго стерегли двое негодяев, чтобы никто не мог прийти к ней.

Борис повелел тайно привести ее оттуда в Москву и провести в его спальню, где он вместе со своею женою сурово допрашивал инокиню Марфу, как она полагает, жив ее сын или нет; сперва она отвечала, что не знает, тогда жена Бориса возразила: «Говори, б… то, что ты хорошо знаешь!» — и ткнула ей горящею свечою в глаза и выжгла бы их, когда бы царь не вступился, так жестокосердна была жена Бориса; после этого старица Марфа сказала, что сын ее еще жив, но что его тайно, без ее ведома, вывезли из страны, но впоследствии она узнала о том от людей, которых уже нет в живых.

Борис велел увести ее, заточить в другую пустынь и стеречь еще строже, но когда бы могла ею распорядиться жена Бориса, то она давно велела бы умертвить ее, и хотя это было совершено втайне, Димитрий узнал об этом. Всемогущий Бог знает, кто поведал ему о том…

Исаак Масса. «Краткое известие о Московии в начале XVII в.»

Ведун сказал: имя! В нем все дело, государь. В имени твоем, Борис Федорович. Нет ему удачи на русских престолах. От века так повелось.

Ведь в святом крещении наречено! — Головой покачал: это другое. Сам соименников своих вспомни.

Отмахнуться бы от старика. Крестным знамением себя осенить. От него. А от памяти?..

Владимир, Киевский князь. Равноапостольный. Христианство принял. Русь крестил. Сын у него любимый. Борис…

Отца почитал. Старшему брату Святополку ни в чем не противился. Господу служил — богомольца да молитвенника такого поискать.

От Святополка убийцы пришли. Вечерним временем. Когда на молитве стоял. Отпел псалмы — копьями пронзили. Не на смерть — живым в полотнище от шатра завернули. В Киев торопились. Там уж Святополк двух варягов послал — мечами сердце проткнули. Великомученик, на Руси просиявший…

Внук другого великого князя Киевского — может, ведун и не знает? Борис Коломанович, венгерского короля сын. Не признал король. Вместе с матерью в Киев обратно отослал. Вся жизнь за престол отцовский воевал. Сестру императора византийского в жены взять сумел, а власти не достиг. Убили…

У ведуна свое. Сын князя Долгорукого Юрия, что начало славе московской положил. Пять лет после кончины отца на уделе пробыл — скончали.

В соборе Архангела Михаила нашем, кремлевском, гробница Бориса Васильевича, шестого сына Василия Темного. До сорока пяти лет дотянул, в боях да изменах, — скончали. В Рузе.

В Ростове Великом, в Успенском соборе, литии отправляют по другому Борису Васильевичу. Ростовскому. Как Орду ни ублажал, как перед ханом ни гнулся, едва, по приказу, со всем семейством до столицы татарской доехал, конец нашел.

…Одной царице Марье признался: хочу ведуна спроситься — правда ли. С Литвой. Белее полотна стала. Брови черные широкие тучей сошлись. Едва губы разжала: твоя воля, государь. Может, и впрямь хмару разгонит. Силушки нет. Это она-то! Малюты Скуратова любимая дочь!..

Теперь понял: сам надежду имел — если что, поопасится ведун государя огорчать. Душой покривит. Только этому, поди, за сто лет. Страх весь изжил. Глаза светлые. Не замутились. Только ободки красные. Слезятся. Руки большие. Жилистые. Как коренья дубовые.